С.М. Соловьев. История России с древнейших времен.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ОТ БАТЫЕВА НАШЕСТВИЯ ДО БОРЬБЫ МЕЖДУ СЫНОВЬЯМИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО (1240-1276)

      Ярослав Всеволодович на севере.- Его поездки к татарам и смерть.- Войны с Литвою, шведами и ливонскими рыцарями.- Деятельность Александра Ярославича Невского.- Михаил Ярославич, князь московский.- Отношения между сыновьями Ярослава - Александром и Андреем.- Андрей изгнан.- Александр - великим князем.- Ссора Александра с Новгородом.-Татарская перепись.- Движение против татар.- Смерть Александра Невского.- Внешние войны.- Ярослав тверской - великим князем.- Отношение его к Новгороду.- Княжение Василия Ярославича костромского.- Ослаба от насилия татарского.- Продолжение борьбы с Литвою и немцами.- События в разных княжествах Северо-Восточной Руси.- Бояре.- События в Юго-Западной Руси.

      Узнавши о гибели великого князя, старший по нем брат, Ярослав Всеволодович, приехал княжить во Владимир; он очистил церкви от трупов, собрал оставшихся от истребления людей, утешил их и, как старший, начал распоряжаться волостями: брату Святославу отдал Суздаль, другому, Ивану, - Стародуб северный. При этом распоряжении волостями видим господство отчинности: Переяславль, прежняя волость Ярослава, остается за ним; Ростов, старший стол после Владимира, остается постоянно в племени Константиновом; и здесь видим то же самое явление: по смерти старшего Константиновича, Василька, старшая волость Ростовская не переходит к брату его Владимиру, который остается на прежнем столе своем в Угличе; Ростовская волость переходит к сыновьям Василька, из которых старший, Борис, остался в Ростове, а младший, Глеб, сел на Беле-озере; Ярославль остается за сыном убитого Всеволода, Василием.

      Татары оставляли в покое только те народы, которые признавали над собою власть их; противиться им не было средств у владимирского князя: мы видели, какой ужас напал на жителей при вести о вторичном появлении татар в русских пределах; надобно было покориться, надобно было изъявить эту покорность лично перед ханом, - и Ярослав отправился в Орду к Батыю, который раскинул стан свой на берегу Волги; Батый, по словам летописца, принял Ярослава с честию и, отпуская, сказал ему: «Будь ты старший между всеми князьями в русском народе». Вслед за Ярославом отправились к Батыю и все родичи его, а сын великокняжеский, Константин, поехал дальше, к великому хану; но присутствием сына не удовольствовались: в 1245 г. Константин возвратился в Русь, и отец его Ярослав должен был сам отправиться в Татарию, где в августе 1246 года был свидетелем воцарения Куюка, сына Угедеева, Известный уже нам путешественник, монах Плано-Карпини встретился с Ярославом в Орде; невелика была, по его словам, честь, которою пользовался здесь старший князь русский; но все же эта честь была относительно велика, ибо Ярославу давали высшее место перед всеми другими владельцами. Тот же путешественник оставил нам некоторые подробности и о смерти великого князя, последовавшей в 1246 году; Ярослава позвали к матери великого хана, которая, как бы желая оказать честь русскому князю, дала ему есть и пить из собственных рук; но, возвратившись от ханши, Ярослав заболел и через семь дней умер, причем тело его удивительным образом посинело, почему все и думали, что ханша отравила его, дабы татары могли свободнее владеть Русью; доказательством служит еще и то, прибавляет Плано-Карпини, что ханша поспешила отправить посла в Россию к сыну Ярославову Александру с обещанием дать ему отцовское наследство, если приедет к ней; но Александр не поехал. Догадка Плано-Карпини о причине отравления Ярослава невероятна, ибо смерть одного Ярослава не переменяла дел на севере, следовательно, не могла быть полезна для татар, которым надобно было истребить всех князей, для того чтоб свободно владеть Россиею. Известия наших летописей проливают новый, хотя не ясный свет на событие: по этим известиям виною смерти Ярославовой была крамола его соотечественников, именно какого-то Федора Яруновича, который оклеветал великого князя; но трудно предположить, чтоб Ярунович действовал здесь лично от себя и для себя; гораздо легче подумать, что смерть Ярослава в Орде была явлением, одинаким со смертию других князей русских там же, была следствием наговора родичей, следствием родовых княжеских усобиц.

      В то время как на востоке русские князья принуждены были ездить с поклоном к ханам степных варваров, на западе шла борьба с сильными врагами, которые начали грозить Руси еще прежде татар. Тотчас по занятии старшего стола, в 1239 году, Ярослав должен был выступить против Литвы, которая воевала уже в окрестностях Смоленска; великий князь победил литовцев, взял в плен их князя, потом урядил смольнян, посадивши у них князем Всеволода, сына Мстислава Романовича, и возвратился домой с большою добычею и честию. Но у Литвы оставалось много князей и много силы; с двух других сторон нападают на Северо-Западную Русь враги не менее опасные: шведы и ливонские рыцари. Владимирским князьям нельзя было оборонять ее постоянно от всех этих врагов: у них было много дела у себя, на востоке, вследствие утверждения нового порядка вещей, беспрестанных усобиц для усиления одного княжества на счет всех других, и татарских отношений. Тогда Новгород Великий должен был взять на свою долю борьбу со шведами, а Псков, бедный средствами Псков, должен был вести борьбу с двумя самыми опасными врагами - Литвою и немцами, при внутреннем неустройстве, при частом отсутствии князя, при ссорах с старшим братом своим Новгородом Великим.

      Самым сильным ударам с трех сторон Новгород и Псков подверглись с 1240 года; они выдержали их и этим преимущественно обязаны были сыну великого князя Ярослава, Александру, который стал княжить у них один после отца с 1236 года. В Швеции борьба между готским и шведским владетельными домами, кончившаяся в 1222 году, усилила власть вельмож, между которыми первое место занимал род Фолькунгов, владевший наследственно достоинством ярла. Могущественный представитель этой фамилии, Биргер, побуждаемый папскими посланиями, предпринял крестовый поход против Руси. Как скоро пришла в Новгород весть, что шведы явились в устье Ижоры и хотят идти на Ладогу, то Александр не стал дожидаться ни полков отцовских, ни пока соберутся все силы Новгородской волости, с небольшою дружиною выступил против неприятеля и 15 июля нанес ему поражение, за которое получил славное прозвание Невского. Сам Александр рассказывал после о подвигах шестерых мужей из дружины своей: один из них, Гаврило Олексич, прорвался вслед за бегущим Биргером до самого корабля его, был низвергнут и с конем в воду, но вышел невредим и опять поехал биться с воеводою шведским, который называется в летописи Спиридоном; этот воевода остался на месте, а по некоторым известиям, та же участь постигла и епископа. Другой новгородец, Сбыслав Якунович, удивил также всех своею силою и храбростию, не раз врываясь с одним топором в толпы неприятельские. Якуновичу в храбрости не уступал княжеский ловчий Яков Полочанин, с мечом в руках ворвавшийся в шведские ряды. Четвертый новгородец, Миша, пешком с отрядом своим ударил на неприятельские корабли и погубил три из них; пятый, отрок княжеский Савва, пробился до большого златоверхого шатра Биргерова и подсек у него столп, шатер повалился, и падение его сильно обрадовало новгородцев в битве; шестой, слуга княжеский Ратмир, бился пеш, был окружен со всех сторон врагами и пал от множества ран; всех убитых со стороны новгородской было не более 20 человек. Зная, какой характер носила эта борьба, с каким намерением приходили шведы, мы поймем то религиозное значение, которое имела Невская победа для Новгорода и остальной Руси; это значение ясно видно в особенном сказании о подвигах Александра: здесь шведы не иначе называются как римлянами - прямое указание на религиозное различие, во имя которого предпринята была война. Победа была одержана непосредственною помощию свыше: был старшина в земле Ижорской, именем Пелгусий, которому было поручено сторожить неприятеля на море; Пелгусий был крещен и носил христианское имя Филиппа, хотя род его находился еще в язычестве; Пелгусий жил богоугодно, держал строгий пост по середам и пяткам и сподобился видения: однажды пробыл он всю ночь без сна и при восходе солнечном вдруг слышит сильный шум на море и видит, что гребет к берегу насад, а посреди насада стоят св. мученики Борис и Глеб в пурпурных одеждах, гребцы сидят как будто мглою одеты, и слышит он, что Борис говорит Глебу: «Брат Глеб! вели грести, поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу». Пелгусий рассказал потом видение Александру, и тот запретил ему больше никому не рассказывать об нем.

      Новгородцы любили видеть Александра в челе дружин своих; но недолго могли ужиться с ним как с правителем, ибо Александр шел по следам отцовским и дедовским: в самый год Невской победы он выехал из Новгорода, рассорившись с жителями. А между тем немцы опять с князем Ярославом Владимировичем взяли Изборск; псковичи вышли к ним навстречу и были разбиты, потеряли воеводу Гаврилу Гориславича, а немцы по следам бегущих подступили ко Пскову, пожгли посады, окрестные села и целую неделю стояли под городом. Псковичи принуждены были исполнить все их требования и дали детей своих в заложники: в Пскове начал владеть вместе с немцами какой-то Твердило Иванович, который и подвел врагов, как утверждает летописец; мы уже видели во вражде сторон причину таких измен. Приверженцы противной стороны бежали в Новгород, который остался без князя, а между тем немцы не довольствовались Псковом: вместе с чудью напали они на Вотскую пятину, завоевали ее, наложили дань на жителей и, намереваясь стать твердою ногою в Новгородской волости, построили крепость в Копорьи погосте; по берегам Луги побрали всех лошадей и скот; по селам нельзя было земли пахать, да и нечем; по дорогам в тридцати верстах от Новгорода неприятель бил купцов. Тогда новгородцы послали в низовую землю к Ярославу за князем, и тот дал им другого сына своего, Андрея; но надобен был Александр, а не Андрей: новгородцы подумали и отправили опять владыку с боярами за Александром; Ярослав дал им его опять, на каких условиях, неизвестно, но, вероятно, не на всей воле новгородской: мы увидим после самовластие Александра в Новгороде; жалобы граждан на это самовластие остались в договорах их с братом Александровым.

      Приехавши в Новгород в 1241 году, Александр немедленно пошел на немцев к Копорью, взял крепость, гарнизон немецкий привел в Новгород, часть его отпустил на волю, только изменников вожан и чудь перевешал. Но нельзя было так скоро освободить Псков; только в следующем 1242 году, съездивши в Орду, Александр выступил ко Пскову и взял его, причем погибло семьдесят рыцарей со множеством простых ратников, шесть рыцарей взяты в плен и замучены, как говорит немецкий летописец. После этого Александр вошел в Чудскую землю, во владения Ордена; войско последнего встретило один из русских отрядов и разбило его наголову; когда беглецы принесли Александру весть об этом поражении, то он отступил к Псковскому озеру и стал дожидаться неприятеля на льду его, который был еще крепок 5 апреля. На солнечном восходе началась знаменитая битва, слывущая в наших летописях под именем Ледового побоища. Немцы и чудь пробились свиньею (острою колонною) сквозь русские полки и погнали уже бегущих, как Александр обогнал врагов с тыла и решил дело в свою пользу; была злая сеча, говорит летописец, льда на озере стало не видно, все покрылось кровию; русские гнали немцев по льду до берега на расстоянии семи верст, убили у них 500 человек, а чуди бесчисленное множество, взяли в плен 50 рыцарей. «Немцы, - говорит летописец, - хвалились: возьмем князя Александра руками, а теперь их самих бог предал ему в руки». Когда Александр возвращался во Псков после победы, то пленных рыцарей вели пешком подле коней их; весь Псков вышел навстречу к своему избавителю, игумны и священники со крестами. «О псковичи! - говорит автор повести о великом князе Александре, - если забудете это и отступите от рода великого князя Александра Ярославича, то похожи будете на жидов, которых господь напитал в пустыне, а они забыли все благодеяния его; если кто из самых дальних Александровых потомков приедет в печали жить к вам во Псков и не примете его, не почтите, то назоветесь вторые жиды». После этого славного похода Александр должен был ехать во Владимир прощаться с отцом, отправлявшимся в Орду; в его отсутствие немцы прислали с поклоном в Новгород, послы их говорили: «Что зашли мы мечом, Воть, Лугу, Псков, Летголу, от того от всего отступаемся; сколько взяли людей ваших в плен, теми разменяемся: мы ваших пустим, а вы наших пустите»; отпустили также заложников псковских и помирились.

      Но оставалась еще Литва: в 1245 году толпы литовцев явились около Торжка и Бежецка; в Торжке в это время сидел возвратившийся, вероятно после мира, из Ливонии князь Ярослав Владимирович; он погнался было с новоторжцами за литвою, но потерпел поражение, потерял всех лошадей, потом новоторжцы и Ярослав погнались опять вместе с тверичами и дмитровцами; на этот раз литовцы были разбиты под Торопцом, и князья их вбежали в город. Но утром на другой день приспел Александр с новгородцами, взял Торопец, отнял у литовцев весь плен и перебил князей их, больше осьми человек. Новгородские полки возвратились от Торопца; но Александр с одним двором своим погнался опять за литовцами, разбил их снова у озера Жизца, не оставил в живых ни одного человека, побил и остаток князей. После этого он отправился в Витебск, откуда, взявши сына, возвращался назад, как вдруг наткнулся опять на толпу литовцев подле Усвята; Александр ударил на неприятелей и снова разбил их.

      Так были отбиты со славою все три врага Северо-Западной Руси; Александр не мог долго оставаться здесь, ибо дела на востоке переменились со смертию отца его После Ярослава старшинство и стол владимирский наследовал по старине брат его Святослав, который утвердил племянников своих, сыновей Ярослава, на уделах, данных им покойным великим князем. Еще в 1242 г. Невский ездил в Орду, потому что Батый прислал сказать ему: «Мне покорил бог многие народы, неужели ты один не хочешь покориться моей державе? Если хочешь сберечь землю свою, то приходи поклониться мне и увидишь честь и славу царства моего». Летописец говорит, что хан, увидавши Александра, сказал своим вельможам: «Все, что мне ни говорили об нем, все правда: нет подобного этому князю». По смерти отца Александр отправился к Батыю вместе с братом Андреем; с берегов Волги поехали они, по обычаю, в Татарию; а между тем в отсутствие старших Ярославичей в Руси произошла важная перемена: один из младших братьев их, Михаил, по прозванию Хоробрит, князь московский, отнял у дяди Святослава великое княжение и сам заступил его место. Это явление очень важно, потому что здесь мы видим совершенный произвол, полное невнимание ко всякому родовому праву, исключительное преобладание права сильного: Михаил не был даже и старшим сыном от старшего брата. Михаил скоро погиб в битве с литовцами, еще до возвращения старших братьев из Орды, где Александр был утвержден на столе киевском и новгородском, удерживая также на северо-востоке как отчину Переяславль Залесский, Андрей же получил великое княжение владимирское. Изгнанный дядя Святослав ездил в Орду; неизвестно, требовал ли он у хана возвращения великокняжеского достоинства или нет; известно только то, что не получил его и скоро умер (в 1252 г.). Оставался князь, который по старине мог предъявить права свои на великое княжение: именно Владимир углицкий, сын Константина ростовского, старшего из сыновей Всеволода III; но кто мог думать о праве Владимира в то время, когда Михаил московский не обращал никакого внимания ни на свое бесправие, ни на право дяди? Ярославичи были сильнее углицкого князя; этого было довольно, чтоб заставить позабыть о последнем.

      Но раздел между Ярославичами не был мирен; есть известие, что Александр с Андреем имели в Орде большой спор, кому быть во Владимире, кому - в Киеве, и хан отдал Киев Александру, а Владимир - Андрею, основываясь на завещании покойного великого князя Ярослава. Что же могло заставить Ярослава завещать старшему Александру Киев, а младшему Андрею - Владимир? Быть может, особенная любовь к Андрею, который оставался всегда при нем; быть может, также, что Ярослав, желая удержать и Южную Русь в своем роде, отдал Киев Александру, как более способному держать его. Но если подобное завещание существовало в самом деле, то оно исключало необходимо брата Святослава, тогда как летопись говорит прямо, что Святослав утвердил племянников на уделах, как распорядился покойный Ярослав. Впрочем, есть средство согласить оба свидетельства: Ярослав при жизни назначил Александра в Киев, Андрей оставался на севере; по изгнании Святослава Михаилом и по смерти последнего Андрей, желая получить владимирский стол, настаивал на том, что уже старший брат его получил старший стол - Киев и Русскую землю по распоряжению покойного отца, и тем убедил хана, который для собственной безопасности мог не желать усиления Александра. Но Александр, как старший, не мог быть доволен таким решением, ибо давно уже Владимир получил первенство над Киевом относительно старшинства, давно уже киевские князья не могли быть без владимирских; теперь особенно, когда Южная Русь была опустошена, когда Киев представлял одни развалины, владение им не могло быть лестно. Вот почему Невский мог считать себя вправе сердиться на младшего брата, видеть в нем хищника прав своих (1249 г.). Как бы то ни было, Андрей два года спокойно сидел во Владимире; Александр, по некоторым известиям, хотел идти в Киев, но был удержан новгородцами, представившими ему опасность от татар на юге. В 1250 году Андрей вступил в тесную связь с Даниилом галицким, женившись на его дочери; а в 1252 году Александр отправился на Дон к сыну Батыеву Сартаку с жалобою на брата, который отнял у него старшинство и не исполняет своих обязанностей относительно татар. Александр получил старшинство, и толпы татар под начальством Неврюя вторгнулись в землю Суздальскую. Андрей при этой вести сказал: «Что это, господи! покуда нам между собою ссориться и наводить друг на друга татар; лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им». Собравши войско, он вышел против Неврюя, но был разбит и бежал в Новгород, не был там принят и удалился в Швецию, где был принят с честию. Татары взяли Переяславль, захватили здесь семейство Ярослава, брата Андреева, убили его воеводу, попленили жителей и пошли назад в Орду. Александр приехал княжить во Владимир; Андрей также возвратился на Русь и помирился с братом, который помирил его с ханом и дал в удел Суздаль.

      Но скоро началась у Александра вражда с другим братом, Ярославом, княжившим в Твери. Вследствие появления на севере отдельных отчин, уделов между князьями необходимо обнаруживается стремление усиливать эти уделы на счет других; уже в Ярославе Всеволодовиче ясно обнаружилось это стремление: недовольный своим Переяславским уделом, он старался утвердиться в Новгороде, даже в Киеве; сын его Ярослав тверской шел по следам отцовским. В 1254 году он отправился княжить во Псков (а по другим известиям, в Ладогу), где приняли его с большою честию; но Псков находился в тесной связи с Новгородом, а в Новгороде не все были довольны великим князем Александром, вместо которого княжил теперь здесь сын его Василий, и вот в 1255 году новгородцы выгнали Василия и перевели к себе изо Пскова Ярослава тверского. Но Василий не думал уступать дяде без борьбы и, засевши, по обычаю, в Торжке, дожидался отца своего с полками, и ждал недолго; Александр явился с двоюродным братом своим Димитрием Святославичем и, присоединив к себе сына с новоторжцами, выступил против Новгорода; на дороге встретил его какой-то Ратишка с переветом. «Ступай, князь! - говорил он, - брат твой Ярослав убежал». Несмотря, однако, на бегство князя, новгородцы не хотели безусловно покориться Александру и выстроили два полка, конный и пеший, причем в первый раз высказались две сословные партии: меньшие люди, собравши вече у св. Николы, сказали: «Братья! а что как князь скажет: выдайте мне врагов моих!» В ответ все меньшие целовали образ богородицы стать всем заодно - либо живот, либо смерть за правду новгородскую, за свою отчизну. Но лучшие люди думали иначе: им хотелось побить меньших и ввести князя на своей воле, и Михалко, сын последнего посадника, внук Твердиславов, предводитель стороны лучших людей, уже побежал из города к св. Георгию (к Юрьеву монастырю), чтоб оттуда со своим полком ударить на меньших. Посадником в это время на место Твердиславова сына Степана (умершего в 1243 году) был Анания, который, желая добра Михалку, послал за ним тайно; но весть о замысле Михалковом уже разнеслась между черными людьми, и они погнали было грабить его двор, но были удержаны посадником. «Братья, - говорил им Анания, - если хотите убить Михалка, то убейте прежде меня!» Он не знал, что лучшие люди уже порешили схватить его самого и посадничество отдать Михалку. Между тем посол Александров явился на вече и объявил народу волю княжескую: «Выдайте мне Ананию-посадника, а не выдадите, то я вам не князь, еду на город ратью». Новгородцы отправили к нему с ответом владыку и тысяцкого: «Ступай, князь, на свой стол, а злодеев не слушай, на Ананию и всех мужей новгородских перестань сердиться». Но князь не послушал просьб владыки и тысяцкого; тогда новгородцы сказали: «Если, братья, князь согласился с нашими изменниками, то бог им судья и св. София, а князь без греха», - и стоял весь полк три дня за свою правду, а на четвертый день Александр прислал объявить новое условие: «Если Анания не будет посадником, то помирюсь с вами». Это требование было исполнено: Анания свергнут, его место занял Михалко Степанович, и Василий Александрович опять стал княжить в Новгороде.

      Через год (1257 г.) злая весть, что татары хотят наложить тамги и десятины на Новгород, опять смутила его жителей. Первая перепись татарская для сбора дани должна была происходить еще в начале княжения Ярослава; Плано-Карпини говорит, что во время пребывания его в России ханы - Куюк и Батый - прислали сюда баскаком одного сарацина, который у каждого отца семейства, имевшего трех сыновей, брал одного, захватил всех неженатых мужчин и женщин, не имевших законных мужей, также всех нищих, остальных же перечислил, по обычаю татарскому, и обложил данью: каждый человек мужского пола, какого бы возраста и состояния ни был, обязан был платить по меху медвежью, бобровому, соболиному, хорьковому и лисьему; кто не мог заплатить, того отводили в рабство. В 1255 году умер Батый, ему наследовал сын его Сартак, или Сертак, скоро умерший, и Золотая Орда досталась брату Батыеву, Берге, или Берке. По воцарении этого нового хана, в 1257 году, по русским известиям, происходила вторая переписью приехали численники, сочли всю землю Суздальскую, Рязанскую и Муромскую, поставили десятников, сотников, тысячников и темников, не считали только игуменов, чернецов, священников и клирошан. Подобная же перепись происходила одновременно во всех странах, подвластных татарам, и везде служители всех религий, исключая еврейских раввинов, были освобождены от подати. В Новгороде после вести о переписи все лето продолжалось смятение; а зимою убили посадника Михалка; «если бы кто добро друг другу делал, - прибавляет летописец, - то добро бы и было, а кто копает под другим яму, тот сам в нее попадает». Вслед за этим приехал в Новгород великий князь с татарскими послами, которые начали требовать десятины и тамги; новгородцы не согласились, дали дары для хана и отпустили послов с миром; сам Василий, сын Невского, был против дани, следовательно, против воли отцовской, и выехал во Псков, как только отец приехал в Новгород; Александр выгнал его оттуда и отправил в Суздальскую область, а советников его наказал жестоко. Волнения не прекращались в Новгороде: тою ж зимою убили Мишу, быть может того самого, который так славно бился со шведами при Неве; посадничество дано было Михаилу Федоровичу, выведенному из Ладоги. Целый следующий год, однако, прошел без слухов о требованиях татарских; но в 1259 г. приехал с Низу (из Суздальской области) Михайла Пинещинич с ложным посольством. «Если не согласитесь на перепись, - говорил он новгородцам, - то уже полки татарские в Низовой земле». Новгородцы испугались и согласились; но когда зимою приехал Александр и с ним окаянные татары-сыроядцы с женами, то опять встал сильный мятеж; татары испугались и начали говорить Александру: «Дай нам сторожей, а то убьют нас», и князь велел их стеречь но ночам сыну посадничью со всеми детьми боярскими. Татарам наскучило дожидаться. «Дайте нам число, или побежим прочь», - говорили они. Но в Новгороде и в этом случае, как в предыдущем, высказались две враждебные сословные партии: одни граждане никак не хотели дать числа. «Умрем честию за св. Софию и за домы ангельские», - говорили они; но другие требовали согласия на перепись и наконец осилили, когда Александр с татарами съехали уже с Городища. И начали ездить окаянные татары по улицам, переписывая домы христианские. Взявши число, татары уехали; вслед за ними отправился и князь Александр, оставивший в Новгороде сына Димитрия.

      В Новгороде стало тихо; но поднялись волнения на востоке, в земле Ростовской: здесь в 1262 году народ был выведен из терпения насилиями татарских откупщиков дани; поднялись веча и выгнали откупщиков из Ростова, Владимира, Суздаля, Переяславля и Ярославля; в последнем городе убит был в это время отступник Изосим, который принял магометанство в угоду татарскому баскаку и хуже иноплеменников угнетал своих прежних сограждан. Понятно, что в Орде но могли спокойно снести этого события, и полки татарские уже посланы были пленить христиан: тогда Александр, чтобы отмолить людей от беды, отправился в четвертый раз в Орду; как видно, он успел в своем деле благодаря, быть может, персидской войне, которая сильно занимала хана Берге. Но это было уже последним делом Александра: больной поехал он из Орды, проведши там всю зиму, и на дороге, в Городце Волжском, умер 14 ноября 1263 года, «много потрудившись за землю Русскую, за Новгород и за Псков, за все великое княжение отдавая живот свой и за правоверную веру». Соблюдение Русской земли от беды на востоке, знаменательные подвиги за веру и землю на западе доставили Александру славную память на Руси, сделали его самым видным историческим лицом в нашей древней истории - от Мономаха до Донского. Знаком этой памяти и славы служит особое сказание о подвигах Александровых, дошедшее до нас вместе с летописями, написанное современником и, как видно, человеком близким к князю. Великий князь Александр Ярославич, говорит автор сказания, побеждал везде, а сам не был нигде побежден; приходил в Новгород от западных стран знаменитый рыцарь, видел Александра и, возвратясь в свою землю, рассказывал: «Прошел я много стран и народов, но нигде не видал такого ни в царях царя, ни в князьях князя»; такой же отзыв сделал об нем и хан. Когда Александр после отцовой смерти приехал во Владимир, то был грозен приезд его, промчалась весть о нем до самых устий Волги, и жены моавитские начали стращать детей своих: «Молчи, великий князь Александр едет!» Однажды явились к нему послы из великого Рима от папы, который велел сказать Александру: «Слышали мы о тебе, князь, что ты честен и дивен, и велика земля твоя: поэтому прислали мы к тебе от двенадцати кардиналов двоих хитрейших - Галда и Гемонта, да послушаешь учения нашего». Александр, подумавши с мудрецами своими, описал папе все случившееся от сотворения мира до седьмого вселенского собора, прибавив: «Все это мы знаем хорошо, но от вас учения не принимаем». Идя по следам отцовским, Александр передавал много золота и серебра в Орду на выкуп пленных. Митрополит Кирилл был во Владимире, когда узнал о смерти Александра; он так объявил об этом народу: «Дети мои милые! знайте, что зашло солнце земли Русской», и все люди завопили в ответ: «Уже погибаем!»

      Занимаясь по смерти отца преимущественно отношениями ордынскими, Александр должен был следить и за обычною борьбою на западе, в которой прежде принимал такое славное участие. Мы видели, что Михаил московский недолго пользовался старшим столом, отнятым у дяди, пал в битве с литвою; но другие Ярославичи отомстили за его смерть, поразивши литву из 3убцова (в 1249 году); около этого же времени псковичи потерпели поражение от литвы на Кудепи; в 1253 году литва явилась в области Новгородской; но князь Василий с новгородцами нагнали ее у Торопца, разбили, отняли полон. В 1258 г. пришла литва с полочанами к Смоленску и взяла город Войщину на щит; после этого литовцы явились у Торжка, жители которого вышли к ним навстречу, но потерпели поражение, и город их много пострадал; под 1262 годом встречаем известие о мире новгородцев с литвою. Шведы и датчане с финнами пришли в 1256 году и стали чинить город на Нарове; новгородцы, сидевшие в это время без князя, послали в Суздальскую землю к Александру за полками, разослали и по своей волости собирать войско; неприятель испугался этих приготовлений и ушел за море. На зиму приехал в Новгород князь Александр и отправился в поход - куда, никто не знал; думали, что князь идет на чудь, но он от Копорья пошел на ямь; путь был трудный, войско не видело ни дня, ни ночи от метели; несмотря на то, русские вошли в неприятельскую землю и опустошили ее. После мира 1242 года немцы десять лет не поднимались на Русь; только в 1253 году, ободренные удачными войнами с Литвою, они нарушили договор, пришли под Псков и сожгли посад, но самих их много псковичи били, говорит летописец. Видно, впрочем, что осада крепости тянулась до тех пор, пока пришел полк новгородский на выручку; тогда немцы испугались, сняли осаду и ушли. В Новгороде в это время было покойно, и потому решились не довольствоваться освобождением Пскова, а идти пустошить Ливонию: пошли за Нарову и положили пусту немецкую волость; корелы также ей много зла наделали. Псковичи с своей стороны не хотели оставаться в долгу, пошли в Ливонию и победили немецкий полк, вышедший к ним навстречу. Тогда немцы послали во Псков и в Новгород просить мира на всей воле новгородской и псковской и помирились. В 1262 г. собрались князья идти к старой отчине своей, к Юрьеву ливонскому. Этот поход замечателен тем, что здесь в первый раз видим русских князей в союзе с литовскими для наступательного движения против немцев. Русские князья - брат Невского Ярослав и сын Дмитрий с Миндовгом литовским, Тройнатом жмудьским и Тевтивилом полоцким уговорились ударить вместе на Орден. Миндовг явился перед Венденом, но тщетно дожидался русских и возвратился назад, удовольствовавшись одним опустошением страны. Когда ушла литва, явились русские полки и осадили Юрьев; немцы сильно укрепили его. «Был город Юрьев тверд, - говорит летописец, - в три стены, и множество людей в нем всяких, и оборону себе пристроили на городе крепкую». Посад был взят приступом, сожжен; русские набрали много полону и товара всякого, но крепости взять не могли и ушли назад. Немецкий летописец прибавляет, что русские оставили Юрьев, слыша о приближении магистра Вернера фон Брейтгаузена, и что магистр по их следам вторгнулся в русские владения, опустошил их, но болезнь принудила его возвратиться.

      Прежний великий князь Андрей Ярославич недолго пережил брата своего: он умер весною 1264 года. Сохранилось известие, что Андрей по смерти Александра снова хотел занять стол владимирский, но что брат его Ярослав перенес дело на решение хана, и тот утвердил Ярослава. Это известие подтверждается тем, что в летописях вступление Ярослава на великокняжеский престол означено не тотчас по смерти Александра, в 1263, но уже по смерти Андрея, в 1264 году. Неизвестно, где Невский имел пребывание, в отчинном ли городе Переяславле Залесском или во Владимире, по крайней мере погребен был в последнем; брат же его Ярослав, как видно, жил то в Твери, то во Владимире, то в Новгороде и был похоронен в Твери. Смерть Невского повела прежде всего к перемене в Новгороде; сын его Димитрий был изгнан; мы видели, что посадник Анания был свержен по требованию Александра, и на его место поставлен Михалко Степанович - необходимо угодный великому князю; но Михалко был убит меньшими людьми, постоянно не ладившими с Александром, следовательно, и посадника, ими выбранного, Михаила Федоровича мы не имеем права считать в числе приверженцев последнего. Поэтому неудивительно встретить в летописи известие, что новгородцы изгнали Димитрия Александровича по совету с посадником своим Михаилом и послали в Тверь сына посадникова и лучших бояр звать Ярослава к себе на стол: вспомним, что и прежде Ярослав был позван в Новгород вследствие желания меньших людей, которые так сильно после того противились Александру. Ряд новгородцев с Ярославом дошел до нас во всей полноте в двух грамотах; новгородцы называют предложенные князю условия древними, быть может, они были предложены впервые Всеволоду, внуку Мономахову; внесено также в условия, чтобы поступки Невского нег повторялись, несмотря на то, новгородцы недолго нажили в мире и с новым князем. Первая размолвка произошла по поводу псковичей, которые посадили у себя князем Довмонта литовского, тогда как прежде сидел у них сын Ярославов Святослав; в 1266 году Ярослав пришел в Новгород с полками низовыми, чтоб идти на псковичей и Довмонта, уже славного подвигами своими за Русскую землю; новгородцы воспротивились этому походу и сказали князю: «Прежде переведайся с нами, а потом уже поезжай во Псков». Ярослав отослал полки свои назад. Наместником Ярославовым в Новгороде сидел племянник его, Юрий Андреевич, но в 1269 году приходил туда сам великий князь и стал жаловаться: «Мужи мои и братья мои и ваши побиты в войне с немцами»: князь складывал всю вину на трех граждан - Жирослава Давыдовича, Михаила Мишинича и Юрия Сбыславича, желая лишить их волостей. Но новгородцы были за них; князь в сердцах собрался выехать из города: жители стали кланяться ему: «Князь! перестань сердиться на Жирослава, Михайла и Юрия и от нас не езди», потому что мир с немцами был еще непрочен. Ярослав не послушался и уехал; но они послали за ним владыку и лучших мужей и воротили его с Бронниц; чтоб угодить ему, выбрали тысяцкого Ратибора Клуксовича по его воле, а посадником на место Михаила Федоровича, умершего в 1268 году, был избран тогда же еще сын известного Анании, Павша.

      Новгородцы хотели мира с Ярославом из страха перед немцами только, и когда этот страх прошел, то в следующем же 1270 году встал мятеж в городе: начали выгонять князя, собрали вече на Ярославовом дворе, убили приятеля княжеского Ивапка, а другие приятели Ярославовы, и между ними тысяцкий Ратибор, скрылись к князю на Городище; новгородцы разграбили их домы, хоромы разнесли, а к князю послали грамоту с жалобою, что отнят Волхов гогольными ловцами, а поле отнято заячьими ловцами, взят двор Алексы Морткинича, взято серебро на Никифоре Манускиниче, на Романе Болдыжевиче, на Варфоломее; кроме того, выводятся иноземцы, которые живут в Новгороде, Ярослав, несмотря на все свои старания, должен был выехать, и новгородцы послали за Димитрием Александровичем, но ошиблись в расчете: Димитрий отказался ехать к ним, сказавши: «Не хочу взять стола перед дядею». Новгородцы приуныли, особенно когда узнали, что Ярослав копит полки на них, мало того, послал к хану их прежнего тысяцкого Ратибора просить помощи на Новгород; Ратибор говорил хану: «Новгородцы тебя не слушают; мы просили у них дани для тебя, а они нас выгнали, других убили, домы наши разграбили и Ярослава обесчестили». Хан поверил и отправил войско к Ярославу. В такой крайней опасности Новгород был спасен не князем Южной, старой Руси, но родным братом великого князя, Василием Ярославичем костромским: этот князь вступился за старый город не по сочувствию с его бытом, но из соперничества с братом: как князь костромской, Василий боялся усиления князя тверского, ибо такое усиление грозило не только правам его на княжество Владимирское, но даже независимости его княжества Костромского. Василий послал сказать новгородцам: «Кланяюсь св. Софии и мужам новгородцам: слышал я, что Ярослав идет на Новгород со всею своею силою, Димитрий с переяславцами и Глеб с смолянами; жаль мне своей отчины». Но Василий не ограничился одним сожалением: сам поехал в Орду, сказал хану, что новгородцы правы, а Ярослав виноват, и возвратил с дороги татарскую рать. Между тем новгородцы поставили острог около города, имение свое вывезли в крепость, и когда явились сторожа Ярославовы, то весь город вышел с оружием от мала до велика. Ярослав, узнав об этом, засел в Русе, а в Новгород послал с мирными предложениями: «Обещаюсь впредь не делать ничего того, за что на меня сердитесь, все князья в том за меня поручатся». Новгородцы отвечали: «Князь! ты вздумал зло на св. Софию, так ступай: а мы изомрем честно за св. Софию; у нас князя нет, но с нами бог и правда и св. София, а тебя не хотим». Новгородцы могли так разговаривать - к Ярославу татары не приходили, а к ним собралась вся их волость. Псковичи, ладожане, корела, ижора, вожане пошли все к устью Шелони и стояли неделю на броде, а полк Ярославов - по другую сторону реки. Дело, впрочем, не дошло до битвы, потому что явился новый посредник: прислал митрополит грамоту, в которой писал: «Мне поручил бог архиепископию в Русской земле, вам надобно слушаться бога и меня: крови не проливайте, а Ярослав не сделает вам ничего дурного, я за то ручаюсь; если же вы крест целовали не держать его, то я за это принимаю епитимью на себя и отвечаю перед богом». Митрополичья грамота подействовала, и когда Ярослав опять прислал в новгородский полк с поклоном, то новгородцы помирились с ним на всей своей воле, посадили его опять у себя на столе и привели к кресту. Зимою Ярослав отправился во Владимир, а оттуда в Орду, оставя в Новгороде наместником Андрея Вратиславича, а во Пскове князя Айгуста литовского.

      В 1272 году Ярослав умер на возвратном пути из Орды. По старому порядку вещей великое княжество перешло к брату его Василию костромскому; но относительно Новгорода явился ему соперник, и, таким образом, новгородцы получили право выбора: послы Василия костромского и племянника его, Димитрия переяславского в одно время съехались в Новгороде; оба князя просили себе этого стола. Казалось, что выбор будет легок для новгородцев: благодарность заставляла их избрать Василия, недавно избавившего их от страшной опасности. Несмотря на то, они посадили у себя Димитрия. Есть известие, объясняющее причину такого поступка: Василий требовал уничтожения грамот брата своего, следовательно, новгородцы выбрали того, кто согласился княжить у них на всей их воле. Однако новый великий князь не думал уступать своих прав: с татарами и племянником своим, князем тверским Святославом, он повоевал волости новгородские, взял Торжок, пожег хоромы, посадил своего тиуна, торговля с Низовою землею прекратилась, купцов новгородских перехватали там, и хлеб сильно вздорожал в городе. Зимою 1273 года князь Димитрий с новгородцами пошел к Твери, а к Василию послали сказать: «Возврати волости новгородские и помирись с нами»; но Василий не хотел мириться - тогда в Новгороде возмутились люди и захотели Василия; Димитрий, не дожидаясь изгнания, добровольно уехал в свой Переяславль, и Василий сел на столе новгородском; по некоторым известиям, великий князь наказал своих противников, в числе которых был тысяцкий; судя по обстоятельствам, с вероятностию можно положить, что прежние требования Василия относительно грамот были исполнены. Перемена князя повлекла и перемену посадника: еще до приезда Васильева отняли посадничество у Павши (Павла Семеновича) и дали Михаилу Мишиничу (вероятно, сыну убитого прежде Миши); Давша бежал сперва к Димитрию, но потом раздумал и поехал с поклоном к Василию, который, как видно, принял его милостиво, потому что как скоро Василий утвердился в Новгороде, то отняли посадничество у Михаила и отдали опять Павше, выведши его из Костромы; но в следующем же 1274 году Павша умер, и Михаил стал опять посадником. В 1276 году умер великий князь Василии и погребен в своей отчине, Костроме; с ним прекратилось первое поколение потомства Ярослава Всеволодовича, и старшинство со столом владимирским перешло по старине к старшему сыну Невского, Димитрию Александровичу переяславскому. Таким образом, при ослаблении родовой связи и общности владения, при образовании уделов, отдельных отчин и при необходимо следующем отсюда стремлении каждого великого князя усилить свое собственное княжество, причем все они начинают с Новгорода, жребий - усилиться и стать чрез это сосредоточивающим пунктом Руси - выпал сперва Твери, но недостаток твердости в Ярославе тверском и соперничество брата его Василия воспрепятствовали усилению Твери; Василий костромской едва получил великокняжескую область, как начал действовать точно таким же образом, какой осуждал в брате; подобно ему привел татар на новгородцев, тогда как прежде заступился за последних и отклонил от них татарское нашествие; но кратковременное пятилетнее правление не позволило ему усилить Костромское княжество, он умер бездетен, и очередь перешла к Переяславлю Залесскому.

      Касательно ордынских отношений по смерти Невского: в 1266 году кончилось первое, самое тяжелое двадцатипятилетие татарского ига; в этом году, говорят летописи, и умер хан Берге и была ослаба Руси от насилия татарского; Берге был первый хан, который принял магометанство, и поэтому неудивительно читать в летописях, что какой-то Изосим принял ислам в угодность татарскому баскаку. Берге наследовал Менгу-Тимур, внук Батыя от второго сына его Тутукана. В 1275 году происходила вторичная перепись народа на Руси и в Новгороде. На западе по-прежнему шла борьба с Литвою и немцами. В Литве в это время произошли усобицы, вследствие которых прибежал во Псков один из литовских князей, именем Довмонт, с дружиною и с целым родом, принял крещение под именем Тимофея и был посажен псковитянами на столе св. Всеволода: здесь в первый раз видим то явление, что русский город призывает к себе в князья литвина вместо Рюриковича, явление любопытное, потому что оно объясняет нам тогдашние понятия и отношения, объясняет древнее призвание самого Рюрика, объясняет ту легкость, с какою и другие западные русские города в это время и после подчинялись династии князей литовских. Псковичи не ошиблись в выборе: Довмонт своими доблестями, своею ревностию по новой вере и новом отечестве напомнил Руси лучших князей ее из рода Рюрикова - Мстиславов, Александра Невского. Чрез несколько дней после того, как псковичи провозгласили его князем, Довмонт, взявши три девяноста дружины, отправился на Литовскую землю и повоевал свое прежнее отечество, пленил родную тетку свою, жену князя Гердена, и с большим полоном возвращался во Псков. Переправившись через Двину и отъехав верст пять от берега, он стал шатрами на бору, расставил сторожей по реке, отпустил два девяноста ратных с полоном во Псков, а сам остался с одним девяностом, ожидая за собою погони. Гердена и других князей не было дома, когда Довмонт пустошил их землю; возвратившись, они погнались с 700 человек вслед за ним, грозясь схватить его руками и предать лютой смерти, а псковичей иссечь мечами. Стража, расставленная Довмонтом на берегу Двины, прибежала и объявила ему, что литва уже переправилась через реку. Тогда Довмонт сказал своей дружине: «Братья мужи псковичи! кто стар, тот отец, а кто молод, тот брат! слышал я о мужестве вашем во всех сторонах; теперь перед нами, братья, живот и смерть: братья мужи псковичи! потянем за св. Троицу и за свое отечество». Поехал князь Довмонт с псковичами на литву и одним девяностом семьсот победил. В следующем 1267 году новгородцы с Довмонтом и псковичами ходили на Литву и много повоевали; в 1275 году русские князья ходили на Литву вместе с татарами и возвратились с большою добычею. В 1268 году новгородцы собрались было опять на Литву, но на дороге раздумали и пошли за Нарову к Раковору (Везенберг), много земли попустошили, но города не взяли и, потерявши 7 человек, возвратились домой; но скоро потом решились предпринять поход поважнее и, подумавши с посадником своим Михаилом, послали за князем Димитрием Александровичем, сыном Невского, звать его из Переяславля с полками; послали и к великому князю Ярославу, и тот прислал сыновей своих с войском, Тогда новгородцы сыскали мастеров, умеющих делать стенобитные орудия, и начали чинить пороки на владычнем дворе. Немцы-рижане, феллинцы, юрьевцы, услыхавши о таких сборах, отправили в Новгород послов, которые объявили гражданам: «Нам с вами мир, переведывайтесь с датчанами-колыванцами (ревельцами) и раковорцами (везенбергцами), а мы к ним не пристаем, на чем и крест целуем»; и точно - поцеловали крест; новгородцы, однако, этим не удовольствовались, послали в Ливонию привести к кресту всех пискупов и божиих дворян (рыцарей), и те все присягнули, что не будут помогать датчанам. Обезопасив себя таким образом со стороны немцев, новгородцы выступили в поход под предводительством семи князей, в числе которых был и Довмонт с псковичами. В январе месяце вошли они в Немецкую землю и начали опустошать ее, по обычаю; в одном месте русские нашли огромную непроходимую пещеру, куда спряталось множество чуди; три дня стояли полки перед пещерою и никак не могли добраться до чуди; наконец один из мастеров, который был при машинах, догадался пустить в нее воду: этим средством чудь принуждена была покинуть свое убежище и была перебита. От пещеры русские пошли дальше к Раковору, но когда достигли реки Кеголы 18 февраля, то вдруг увидали перед собою полки немецкие, которые стояли как лес дремучий, потому что собралась вся земля немецкая, обманувши новгородцев ложною клятвою. Русские, однако, не испугались, пошли к немцам за реку и начали ставить полки: псковичи стали по правую руку; князь Димитрий Александрович с переяславцами и с сыном великого князя Святославом стали по правую же руку повыше; по левую стал другой сын великого князя, Михаил, с тверичами, а новгородцы стали в лице железному полку против великой свиньи и в таком порядке схватились с немцами Было побоище страшное, говорит летописец, какого не видали ни отцы, ни деды; русские сломили немцев и гнали их семь верст вплоть до города Раковора; но дорого стоила им эта победа: посадник с тринадцатью знаменитейшими гражданами полегли на месте, много пало и других добрых бояр, а черных людей без числа: иные пропали без вести, и в том числе тысяцкий Кондрат. Сколько пало неприятелей, видно из того, что конница русская не могла пробиться по их трупам; но у них оставались еще свежие полки, которые во время бегства остальных успели врезаться свиньею в обоз новгородский; князь Димитрий хотел немедленно напасть на них, но другие князья его удержали. «Время уже к ночи, - говорили они, - в темноте смешаемся и будем бить своих». Таким образом, оба войска остановились друг против друга, ожидая рассвета, чтоб начать снова битву; но когда рассвело, то немецких полков уже не было более видно: они бежали в ночь. Новгородцы стояли три дня на костях (на поле битвы), на четвертый тронулись, везя с собою избиенных братий, честно отдавших живот свой, по выражению летописца. Но Довмонт с псковичами хотели воспользоваться победою, опустошили Ливонию до самого моря и, возвратившись, наполнили землю свою множеством полона. Латины (немцы), собравши остаток сил, спешили отомстить псковичам: пришли тайно на границу, сожгли несколько псковских сел и ушли назад, не имея возможности предпринять что-нибудь важное; их было только 800 человек; но Довмонт погнался за ними с 60 человек дружины и разбил. В следующем 1269 году магистр пришел под Псков с силою тяжкою: 10 дней стояли немцы под городом и с уроном принуждены были отступить; между тем явились новгородцы на помощь и погнались за неприятелем, который успел, однако, уйти за реку и оттуда заключить мир на всей воле новгородской. Оставалось покончить с датчанами ревельскими, и в том же году сам великий князь Ярослав послал сына Святослава в Низовую землю собирать полки; собрались все князья, и бесчисленное множество войска пришло в Новгород; был тут и баскак великий владимирский, именем Амраган, и все вместе хотели выступить на Колывань. Датчане испугались и прислали просить мира: «Кланяемся на всей вашей воле, Наровы всей отступаемся, только крови не проливайте». Новгородцы подумали и заключили мир на этих условиях.

      До сих пор мы преимущественно обращали внимание на преемство великих князей владимирских и отношения их к родичам; теперь взглянем на отношения князей в других волостях Северо-Восточной Руси. Летописец не говорит, где княжил Святослав Всеволодович, лишенный владимирского стола, и сын его Димитрий, ибо прежний удел их Суздаль отдан был Невским брату своему Андрею Ярославичу, также лишившемуся Владимира; мы видим после, что этот Димитрий помогает Невскому в войне против Новгорода; наконец, под 1269 годом встречаем известие о смерти Димитрия и погребении его в Юрьеве - знак, что он княжил в этом городе, который держал отец его Святослав по смерти Всеволода III, следовательно, Юрьев, как неотъемлемая вотчина, остался за Святославом и тогда, когда он получил от брата Ярослава Суздаль, По смерти Андрея Ярославича остались сыновья Юрий и Михайла; первого мы видели в Новгороде. В 1249 г. умер последний сын Константина Всеволодовича, Владимир углицкий, оставив двоих сыновей - Андрея и Романа, из которых Андрей умер в 1261 г. В один год с Владимиром умер племянник его Василий Всеволодович ярославский, не оставив сыновей, вследствие чего произошло любопытное явление: прежде, в старой Руси, волости не считались собственностию отдельных князей, но собственностию целого рода, и если какой-нибудь князь умирал, то волость его не переходила даже и к сыновьям, но к старшему в роде или племени; на севере мы видим, что волости начинают переходить прямо к сыновьям, исключая одной старшей волости, Владимирской; но мало этого, понятие о собственности, отдельности владения так утвердилось, что удел, за неимением сыновей, переходит к дочери покойного князя, вследствие чего дочь Василия Всеволодовича начала княжить в Ярославле с матерью, которая стала искать ей жениха. В это время в Смоленской волости княжили трое сыновей Ростислава Мстиславича, внука Давыда Ростиславича: Глеб, которого мы видели союзником Ярослава Ярославича против Новгорода, Михаил и Феодор; по словам летописца, Глеб и Михаил обидели Феодора, давши ему один только Можайск; этого-то Феодора можайского вдова Василия Всеволодовича выбрала в мужья своей дочери, и таким образом один из Ростиславичей смоленских получил в приданое за женою волость суздальских Юрьевичей. В житии князя Феодора находим следующие дополнительные известия: от первой жены, княжны ярославской, он имел сына Михаила; во время отсутствия князя в Орду жена его умерла, и теща с боярами, провозгласив князем молодого Михаила, не впустили в город Феодора, когда он приехал из Орды. Феодор отправился назад в Орду, там женился на ханской дочери, прижил с нею двоих сыновей - Давида и Константина - и, услыхав о смерти старшего сына, Михаила, возвратился в Ярославль, где утвердился с ханскою помощию.

      Из князей муромских упоминается Ярослав по случаю брака ростовского князя Бориса Васильевича на его дочери. В Рязани княжил Олег Ингваревич, внук Игорев, правнук Глебов, оставивший (1258 г.) стол сыну Роману. В 1270 году на Романа донесли хану Менгу-Тимуру, будто он хулит хана и ругается вере татарской; хан напустил на Романа татар, которые стали принуждать его к своей вере; тот не соглашался, и когда стали его бить, то он продолжал восхвалять христианство и бранить веру татарскую; тогда разъяренные татары отрезали ему язык, заткнули рот платком и, изрезавши всего по составам, отняли наконец голову и взоткнули на копье. Рассказавши смерть Романову, летописец обращается к русским князьям и увещевает их не пленяться суетною славою света сего, не обижать друг друга, не лукавствовать между собою, не похищать чужого, не обижать меньших родичей. Неизвестно, кто оклеветал Романа.

      Из бояр при князьях Северо-Восточной Руси упоминается Жидислав, воевода князя Ярослава Ярославича, которого татары убили в Переяславле в 1252 году; именем своим он напоминает прежних, славных на севере Жидиславов, или Жирославов. У князя Василия костромского упоминается воевода Семен, опустошавший в 1272 году Новгородскую волость; можно думать, что это одно лицо с знаменитым впоследствии Семеном Тонилиевичем.

      Обратимся теперь к Юго-Западной Руси.

      Плано-Карпини, проехавший через древнюю собственную Русь (Киевскую область) в 1245 году, говорит, что он во все продолжение пути находился в беспрестанном страхе перед литовцами, которые начали опустошать теперь и Приднепровье благодаря тому, что некому было противиться: большая часть жителей Руси или была побита, или взята в плен татарами; Киев после Батыева опустошения сделался ничтожным городком, в котором едва насчитывалось домов с двести, жители находились в страшном рабстве; по окрестностям путешественники находили бесчисленное множество черепов и костей человеческих, разбросанных по полям. Таким образом, Русь находилась между двумя страшными врагами, татарами с востока и Литвою с запада, которые не замедлят вступить в борьбу за нее. Но у нее оставался еще знаменитый князь, под знаменем которого она могла еще с успехом отстаивать свою независимость, хотя и тут, разумеется, собственная Русь не могла играть по-прежнему первенствующей роли; Киев уже прежде потерял свое первенствующее значение, перешедшее теперь к богатой области Прикарпатской, отчине знаменитого правнука Изяслава Мстиславича. Но к этой волости перешло также роковое преимущество Киевского княжества быть предметом усобиц между Мономаховичами и Ольговичами: несмотря на татарское опустошение, за Галич продолжали бороться двое представителей обеих враждебных линий - Даниил Романович Мономахович и Михаил Всеволодович Ольгович.

      Даниил еще до взятия Киева Батыем поехал в Венгрию, но был дурно принят королем, который отказался выдать дочь свою за его сына. Даниил выехал из Венгрии, но, встретив на дороге толпы народа, спасавшегося бегством от татар, должен был возвратиться назад; потом, услыхав, что брат, жена и дети спаслись в Польшу, отправился и сам туда же, на дороге соединился с семейством и вместе с ним поехал к Кондратову сыну Болеславу, который дал ему на время Вышгород, где Даниил и пробыл до тех пор, пока узнал, что татары вышли из его волости. Обстоятельство, что Даниил выехал в Венгрию только с одним сыном Львом, оставивши семейство в Галиче, заставляет думать, что он не бежал пред татарами, а ездил для сватовства и заключения союза с королем против татар. В Галиче ждали Даниила прежние неприятности: когда он подъехал к городу Дрогичину, то наместник тамошний не позволил ему войти в город; другие города были опустошены; из Бреста нельзя было выйти в поле от смрада гниющих трупов; во Владимире не осталось ни одного живого человека; Богородичный собор и другие церкви были наполнены трупами. Между тем и Михаил черниговский с сыном Ростиславом возвратились из Польши, где также скрывались от татар, и проехали мимо Владимира к Пинску, не давши знать Романовичам о своем приезде, чем явно выказывали вражду свою к ним; из Пинска Михаил отправился в Киев и жил под этим городом на острове, а сын его Ростислав поехал княжить в Чернигов, Когда, таким образом, Черниговские обнаруживали неприязнь свою к Романовичам, последние должны были бороться со внутренними врагами. Бояре галицкие, по словам летописца, называли Даниила своим князем, а между тем сами держали всю землю; главными из них были в это время Доброслав Судьич, попов внук, и Григорий Васильевич: первый взял себе Бакоту и все Понизье, а другой хотел овладеть Горною стороною Перемышльскою, и был мятеж большой в земле и грабеж от них, Даниил послал стольника своего Якова сказать Доброславу: «Я ваш князь, а вы меня не слушаетесь, землю грабите; я не велел тебе принимать черниговских бояр, велел дать волости галицким, а Коломыйскую соль отписать на меня», «Хорошо, - отвечал Доброслав, - так и будет сделано»; но в это самое время вошли к нему Лазарь Домажирич и Ивор Молибожич, два беззаконника от племени смердьего, как называет их летописец; они поклонились Доброславу до земли. Яков удивился и спросил; «За что это они так тебе низко кланяются?» «За то, что я отдал им Коломыю», - отвечал Доброслав. «Как же ты смел это сделать без княжеского приказа? - сказал Яков. - Великие князья держат эту Коломыю на раздачу оруженосцам своим, а эти чего стоят?» «Что же мне говорить?» - отвечал, смеясь, Доброслав; другого ничего Яков не мог от него добиться. К счастию Даниила, оба боярина, Доброслав и Григорий, скоро перессорились; Доброславу не хотелось иметь товарища, и потому он прислал к князю с доносом на Григория, и оба потом явились с наветами друг на Друга к Даниилу, который был особенно оскорблен гордостию Доброслава: этот боярин приехал к князю в одной сорочке, закинув вверх голову, в сопровождении толпы галичан, шедших у его стремени. Романовичи увидали, что оба боярина лгут, оба не хотят ходить по воле княжеской, и потому велели схватить обоих, потом отправили печатника Кирилла в Бакоту собрать подробные сведения о грабительствах боярских и успокоить землю, в чем Кирилл и успел.

      Но только что установилось спокойствие внутреннее, как Романовичи должны были приняться за оружие для отражения врагов внешних: в 1241 году Ростислав Михайлович черниговский, собравши князей болховских и галичан себе преданных, осадил Кирилла в Бакоте; после битвы у городских ворот Ростислав потребовал свидания с печатником, надеясь склонить его на свою сторону, но Кирилл отвечал ему: «Так-то ты благодаришь дядей своих за их добро? ты позабыл, как тебя выгнал и с отцом король венгерский и как тогда приняли тебя господа мои, твои дядья? отца твоего в великой чести держали и Киев ему обещали, тебе Луцк отдали, а мать твою и сестру из Ярославовых рук освободили». Много умных речей говорил Кирилл, но Ростислав не послушался; тогда печатник принялся за другое средство, подействительнее, и вышел на черниговского князя с пехотою; тот не решился вступить в битву и ушел за Днепр. Даниил, услыхавши, что Ростислав приходил на Бакоту с князьями болховскими, пошел немедленно на последних, потому что эти князья также отплатили ему злою неблагодарностию за добро: когда он жил в Вышгороде у Болеслава мазовецкого, то князья болховские прибежали также в Польшу от татар; но Болеслав не хотел принимать их, а хотел ограбить. «Это особенные князья, а не твои ратники», - говорил он Даниилу, который вступился за них; галицкий князь хотел было даже биться за них с Болеславом, насилу брат его Василько умолил последнего не трогать болховских, которые обещались служить полякам. Но теперь они забыли все это, и Даниил без милости опустошал их землю, оставленную татарами в целости для того, чтоб жители сеяли на них пшеницу и просо; семь городов их взял Даниил и сжег. Но Ростислав черниговский не думал еще отставать от своих враждебных намерений: соединившись с изменником Данииловым, боярином Владиславом, и с рязанским изгнанником, братоубийцею, князем Константином Владимировичем, овладел Галичем, но был скоро выгнан оттуда Романовичами и спасен был от дальнейшего преследования только вестию, что татары вышли из Венгрии и идут на землю Галицкую; Константин с крамольным владыкою перемышльским также принужден был бежать перед дворецким Данииловым, Андреем; Андрей настиг и разграбил гордых слуг владыкиных, разодрал тулы их бобровые, прилбицы (опушки у шапок подле лба) волчьи и барсуковые; тут же попался в плен и славный певец Митуса, который прежде по гордости не хотел служить князю Даниилу. Через три года (в 1245) Ростислав, женившийся между тем на дочери короля венгерского, пришел с тестевым войском опять на волость Даниила, разбил бояр последнего, но был выгнан самим Даниилом.

      Через несколько времени Ростислав с полками венгерскими в польскими вошел в последний раз в землю Галицкую и осадил Ярославль. Во время сильных боев перед городом венгры и поляки укрепили свой лагерь, чтобы не терпеть никакого вреда от осажденных до тех пор, пока не будут готовы осадные машины Ростислав хвастался перед войском своим: «Если б я знал только, где Даниил и Василько, то поехал бы на них с десятью человеками». Он устроил воинскую игру перед городом и, сражаясь с каким-то Воршем, упал с лошади и вывихнул себе плечо - примета была не на добро, замечает летописец. Даниил и Василько, услыхавши о его приходе, помолились богу и стали собирать войска. На реке Сане произошла последняя кровопролитная битва между Мономаховичами и Ольговичами; перед сражением, говорит летописец, пролетела над полком стая птиц хищных, орлов и воронов, и стали птицы играть, клоктать и плавать по воздуху - знамение было на добро. Первый напал на полки Ростиславовы дворецкий Андрей; когда с обеих сторон переломали копья, то послышался треск, как от грома, и много с обеих сторон попадало всадников с коней своих; Даниил послал к Андрею 20 отборных мужей на помощь; но те испугались и прибежали назад к Сану, оставя храброго дворского среди врагов с малою дружиною. Между тем поляки, поднявши страшный крик, поя Кирлешь (Кирие елеисон), двинулись на Василька; с ними был сам Ростислав, а в заднем полку стоял с хоругвию известный венгерский воевода Филя; он по-прежнему хвастался и укорял Русь. «Русские, - говорил он своим, - горячо наступают, но долго не выдерживают боя, стоит нам только выдержать их первый натиск». Даниил бросился на выручку брата, попался было в плен, вырвался, выехал из полков, но потом возвратился опять, ударил на Филю, смял полк его, разодрал хоругвь пополам; увидавши это, Ростислав побежал, а за ним и все венгры. Мы оставили Василька, ожидавшего нападения поляков, которые кричали друг другу: «Погоним длинные бороды». «Лжете, - прокричал им в ответ Василько, - бог помощник нам» - и с этими словами, пришпорив коня, двинулся к ним навстречу. Поляки не выдержали натиска и обратились в бегство. Даниил, гоня венгров и русь Ростиславову через глубокую дебрь, сильно тужил, не зная, что делается с братом, как вдруг увидел хоругвь его и самого князя, гонящего поляков; Даниил остановился на могиле против города и подождал брата, с которым стал советоваться - продолжать ли преследование? Василько отговорил его гнаться дальше. Поражение неприятелей было полное: множество венгров и поляков было побито и взято в плен, в числе пленных находился гордый Филя, схваченный Андреем дворским, и знаменитый изменник галицкий, боярин Владислав: оба казнены были в тот же день вместе со многими другими венгерскими пленниками.

      Ярославская победа окончательно утверждала Даниила на столе галицком: с этих пор никто из русских князей уже не беспокоил его более своим соперничеством; венгры также оставили свои притязания; должны были успокоиться и внутренние враги народа, бояре, не имея более возможности крамолить, не находя соперников сыну Романову. Но сколько славен был для Даниила 1249 год, столько же тяжек следующий, 1250: от татар пришло грозное слово: «Дай Галич!» В глубокой грусти оба Романовича стали думать: что делать? В чистом поле не было возможности сопротивляться татарам, городов не успели укрепить; наконец, Даниил сказал: «Не отдам пол-отчины моей, лучше поеду сам к Батыю». Даниил отправился в путь, приехал в опустошенный Киев, где сидел боярин Димитрий Ейкович, посланный туда великим князем Ярославом суздальским; в Киеве Даниил остановился в Выдубицком монастыре, созвал братию, попросил их отслужить молебен, чтоб бог помиловал его, и поплыл по Днепру в сильной тоске, видя перед собою беду грозную. В Переяславле, стольном городе прадеда своего Мономаха, он уже встретил татар; упомянутые выше западные путешественники рассказывают о тяжком впечатлении, которое произвело на них первое знакомство с татарами, показавшимися им какими-то демонами; такое же тяжкое впечатление произвели татары и на Даниила, по свидетельству летописца: варварские обряды, суеверия внушали глубокое отвращение сыну Романову, с ужасом думал он, что все приходящие к хану подчиненные владельцы должны исполнять эти обряды, ходить около куста, кланяться солнцу, луне, земле, дьяволу, умершим, находящимся в аде предкам их ханским. В черных мыслях приехал Даниил на Волгу, в Орду Батыеву, и первая весть, услышанная им здесь, не могла его утешить: пришел к нему слуга великого князя Ярослава суздальского и сказал: «Брат твой Ярослав кланялся кусту, и тебе кланяться». «Дьявол говорит твоими устами, - отвечал ему на это Даниил, - да заградит их бог». К счастию, Батый не потребовал от него исполнения суеверных обрядов: когда Даниил при входе в вежу поклонился, по татарскому обычаю, то Батый встретил его словами: «Данило! зачем так долго не приходил; но все хорошо, что теперь пришел; пьешь ли черное молоко, наше питье, кобылий кумыс!» «До сих пор не пил, - отвечал Даниил, - но теперь, если велишь, буду пить». «Ты уже наш татарин, - продолжал Батый, - пей наше питье». Даниил выпил, поклонился, по их обычаю, и, сказавши хану, что следовало о делах своих, попросил позволения идти к ханше; Батый сказал: «Иди». Князь пошел поклониться ханше; потом Батый прислал к нему вина, велевши сказать: «Не привыкли вы пить молоко, пей вино». Северный летописец, довольный относительным уважением, каким пользовались наши князья в Орде, повторяет постоянно, что они принимались там с честию; но южный, рассказавши о принятии Даниила ханом, разражается горькими жалобами: «О, злее зла честь татарская! Даниил Романович князь был великий, обладал вместе с братом Русскою землею, Киевом, Владимиром и Галичем; а теперь сидит на коленях и холопом называется, дани хотят, живота не чает, и грозы приходят. О, злая честь татарская! Отец был царем в Русской земле, покорил Половецкую землю и воевал на иные все страны; и такого отца сын не принял чести, кто ж другой после того получит от них что-нибудь? Злобе и лести их нет конца!» Пробывши двадцать пять дней в Орде, Даниил достиг цели своей поездки: хан оставил за ним все его земли. Приехавши в Русь, он был встречен братом и сыновьями, и был плач об его обиде, говорит летописец, но еще больше радовались, что увидели его опять здоровым.

      Даниил мог немного утешиться немедленным полезным следствием своей поездки к хану: король венгерский, испуганный не столько Ярославскою победою, сколько благосклонностию Батыя к Даниилу, тотчас же прислал к последнему с предложением мира и родственного союза, который прежде отвергнул Даниил изъявил сперва сомнение в искренности короля; но митрополит Кирилл съездил в Венгрию и уладил дело: Лев Данилович женился на дочери королевской, и Даниил отдал королю пленников венгерских, взятых при Ярославле. Но чем спокойнее было княжение Даниила внутри, чем славнее становился он между соседними государями европейскими, тем тягостнее была для него злая честь татарская, и он стал искать средств к свержению ига. С одними средствами Галича и Волыни нельзя было и думать об этом; сломить могущество татар, отбросить их в степи можно было только с помощию новых крестовых походов, с помощию союза всей Европы или по крайней мере всей восточной ее половины. Но о крестовом союзе католических государств нельзя было думать без главы римской церкви, от которого должно было изойти первое, самое сильное побуждение; князь русский мог быть принят в этот союз только в качестве сына римской церкви - и вот Даниил завязал сношения с папою Иннокентием IV о соединении церквей. Легко понять, как обрадовался папа предложениям галицкого князя; письмо за письмом, распоряжение за распоряжением следовали от его имени по случаю присоединения Галицкой Руси. Он отправил доминиканского монаха Алексея с товарищем для безотлучного пребывания при дворе Даниила, поручил архиепископу прусскому и эстонскому легатство на Руси, позволил русскому духовенству совершать службу на заквашенных просвирах, признал законным брак Даниилова брата Василька на одной из родственниц, уступил требованию Даниила, чтобы никто из крестоносцев и других духовных лиц не мог приобретать имений в русских областях без позволения князя. Но с самого уже начала обнаружилось, что связь с Римом не будет продолжительна: время крестовых походов прошло, папа не имел уже прежнего значения, не мог своими буллами подвинуть целой Европы против Востока: в 1253 году он писал ко всем христианам Богемии, Моравии, Сербии и Померании об отражении татарских набегов на земли христианские и проповедовании крестового похода; но это послание не произвело никакого действия; то же в следующем году писал он к христианам Ливонии, Эстонии и Пруссии, и также безуспешно. Вместо помощи против татар папа предлагал Даниилу королевский титул в награду за соединение с римскою церквию. Но Даниила не мог прельстить королевский титул. «Рать татарская не перестает: как я могу принять венец, прежде чем ты подашь мне помощь?» - приказывал отвечать он папе. В 1254 году, когда он был в Кракове у князя Болеслава, туда же явились и послы папские с короною, требуя свидания с Даниилом; тот отделался на этот раз, велевши сказать им, что не годится ему с ними видеться в чужой земле. На следующий год послы явились опять с короною и с обещанием помощи; Даниил, не полагаясь на пустые обещания, не хотел сперва и тут принимать короны, но был уговорен матерью своею и князьями польскими, которые говорили ему: «Прими только венец, а мы уже будем помогать тебе на поганых»; с другой стороны, папа проклинал тех, которые хулили православную веру греческую, и обещал созвать собор для рассуждения об общем соединении церквей. Даниил короновался в Дрогичине; но событие это осталось без следствий; видя, что от папы не дождаться помощи, Даниил прервал с ним всякие сношения, не обращая внимания на укоры Александра IV; впрочем, титул королевский остался навсегда за князем галицким.

      Предоставленный одним собственным средствам, Даниил не хотел, однако, отказаться от мысли о сопротивлении татарам: укреплял города и не позволял баскакам утверждаться в низовьях днестровских. Ближайшим соседом Данииловым в Приднепровье был баскак Куремса, не могущий внушить большого страха галицкому князю, так что в 1257 году последний решился предпринять наступательное движение против татар и побрал все русские города, непосредственно от них зависевшие. В 1259 году войско Куремсы явилось у Владимира, но было отбито жителями, сам Куремса не мог взять Луцка, потому что сильный ветер относил от города каменья, бросаемые татарами из машин. Но в 1260 вместо Куремсы явился другой баскак, Бурундай, с которым не так легко было управиться; Бурундай прислал сказать Даниилу: «Я иду на Литву; если ты мирен с нами, то ступай со мною в поход». Опечаленный Даниил сел думать с братом и сыном: они хорошо знали, что если Даниил сам поедет к Бурундаю, то не воротится с добром за явную войну с Куремсою, и потому решили, что Василько поедет за брата. Василько отправился, на дороге встретил отряд литовцев, разбил их и привез сайгат (трофеи) к Бурундаю; это понравилось татарину, он похвалил Василька, поехал с ним вместе воевать литву и после войны отпустил домой. Но этим дело не кончилось: в следующем 1261 году Бурундай опять прислал сказать Романовичам: «Если вы мирны со мною, то встретьте меня, а кто не встретит, тот мне враг». Опять поехал к нему Василько, взявши с собою племянника Льва и владыку холмского Ивана (на Руси узнали уже, что монголы уважают служителей всех религий); татарин встретил их сильною бранью, так что владыка Иван стоял ни жив ни мертв от страха; наконец Бурундай сказал Васильку: «Если вы со мною мирны, то размечите все свои города». Надобно было исполнить приказание: Лев разметал Данилов, Истожек, послал и Львов разметать, а Василько послал разрушить укрепления Кременца и Луцка. Владыка Иван отправлен был ими к Даниилу с вестию о гневе Бурундая; Даниил испугался и уехал сперва в Польшу, потом в Венгрию, а между тем Бурундай вместе с Васильком приехал к Владимиру и приказал разрушить городские укрепления; Василько видел, что такие обширные укрепления нельзя скоро разрушить, и потому велел зажечь их, и горели они целую ночь; сжегши свой город, Василько на другой день должен был угощать Бурундая в беззащитном Владимире; но татарину и этого было мало: он потребовал, чтоб рвы городские были раскопаны, и это было исполнено. Из Владимира Бурундай и Василько приехали к Холму, любимому городу короля Даниила; город был затворен, в нем сидели бояре и люди добрые с пороками и самострелами, так что взять его не было никакой надежды у Бурундая, и он стал говорить Васильку: «Это город брата твоего, ступай, скажи гражданам, чтоб сдались». Василько поехал, а при нем три татарина и толмач, знавший русский язык, - слушать, что Василько будет говорить с холмовцами. Но Василько догадался, как сделать: набрал в руки камней и, подъехавши к стенам, начал кричать главным боярам: «Константин холоп и ты другой холоп, Лука Иваныч! это город брата моего и мой, сдавайтесь!» - и, сказавши это, три раза ударил камнем об землю, давая этим знать, чтоб не сдавались, а бились с татарами. Константин, стоя на забралах, увидал знак, понял его смысл и отвечал Васильку: «Ступай прочь, если не хочешь, чтоб ударили тебя камнем в лицо, ты уже не брат королю, а враг ему». Татары, бывшие с Васильком, рассказали Бурундаю ответ Константинов, и тот, не смея приступить к Холму, отправился пустошить Польшу, а оттуда возвратился в степи. Таким образом, Даниил, обманутый слабостью Куремсы, рано начал действовать против татар и поплатился за преждевременную смелость городами галицкими и волынскими; но, с другой стороны, Даниил не ошибся относительно выбора главного средства сопротивления против степных полчищ, именно укрепления городов: наиболее укрепленный Холм остался цел; должно заметить, впрочем, что пред этим городом был один баскак со своим отрядом, конечно, и Холм не мог бы устоять против тех полчищ, которые приводил Батый на Русь.

      Но если Даниил не имел успеха в борьбе с Востоком, зато он вознагражден был счастливою борьбою с европейскими своими соседями. Здесь первое место занимает борьба его с литвою, среди которой произошли важные перемены, имевшие решительное влияние на судьбы Юго-Западной Руси. До сих пор литовцы, подобно соплеменникам своим пруссам, были разъединены, повиновались многим князьям; такое разъединение, не препятствуя литовцам собираться многочисленными толпами и опустошать соседние страны, препятствовало единству, постоянству в движениях, не могло сообщать этим движениям завоевательного, прочного характера. Для этого нужно было единовластие; и вот в то время, как пруссы гибнут от меча немецких рыцарей или теряют свою народность вследствие разъединения, среди литовцев, значительно усиленных, без сомнения, беглецами прусскими, являются князья, которые начинают стремиться к единовластию; самым замечательным из них был Миндовг. Характер Миндовга ручался за успех дела в обществе варварском: этот князь был жесток, хитр, не разбирал средств для достижения цели, никакое злодейство не могло остановить его; но где нельзя было действовать силою, там он сыпал золото, употреблял обман. Из рассказа Плано-Карпини мы видели, что литовцы после нашествия Батыева безнаказанно опустошали русские области; но в 1246 году, возвращаясь с набега на окрестности Пересопницы, они были настигнуты у Пинска обоими Романовичами и поражены наголову; в следующем году встречаем известие о новом поражении их от князей - галицкого и волынского. В 1252 году Миндовг отправил дядю своего Выкынта и двоих племянников - Тевтивила и Едивида - воевать к Смоленску; он сказал им: «Что кто возьмет, тот пусть и держит при себе». Но этот поход был хитростию со стороны Миндовга: он воспользовался отсутствием родичей, чтоб захватить их волости и богатство, после чего отправил войско, чтоб нагнать и убить их самих. Князья, однако, вовремя узнали о намерениях Миндовга и убежали к Даниилу, за которым была сестра Тевтивила и Едивида. Миндовг послал сказать Даниилу, чтоб тот не вступался за изгнанников, но Даниил не послушался сколько по родству с последними, столько же и потому, что хотел воспользоваться этим обстоятельством для обессиления Литвы: посоветовавшись с братом, он послал сказать князьям польским: «Время теперь христианам идти на поганых, потому что у лих встали усобицы». Поляки обещались идти с ним вместе на войну и не исполнили обещания. Тогда Романовичи стали искать против Миндовга других союзников и отправили Выкынта к ятвягам, в Жмудь, и к немцам, в Ригу; Выкынту удалось серебром и дарами уговорить ятвягов и половину Жмуди подняться на Миндовга; немцы также прислали сказать Даниилу: «Для тебя помирились мы с Выкынтом, хотя он погубил много нашей братьи» - и обещались также идти на помощь к изгнанникам. Обнадеженные этим, Романовичи выступили в поход: Даниил послал брата на Волковыйск, сына на Слоним, а сам пошел к Здитову, побрали много городов и возвратились Домой; потом отправил Даниил Тевтивила с русью и половцами воевать Миндовгову землю; но немцы не двигались, и Тевтивил сам отправился в Ригу, где принял крещение; это подействовало, и Орден стал готовиться к войне.

      Миндовг увидал, что не может противиться в одно время двум врагам - и Романовичам и Ордену, и потому принялся за другие средства: он послал тайно к магистру Ордена Андрею фон Штукланду с богатыми дарами и с следующим предложением: «Если убьешь или выгонишь Тевтивила, то еще больше получишь». Андрей принял дары и отвечал, что питает к Миндовгу сильную дружбу, но не может помогать ему до тех пор, пока он не примет крещения. Миндовг просил личного свидания с магистром, и за роскошным обедом было улажено все дело. Миндовг крестился, и папа был в восторге: он принял литовского князя, по обычаю, под покровительство св. Петра, писал к ливонскому епископу, чтоб никто не смел оскорблять новообращенного, поручил епископу кульмскому венчать Миндовга королевским венцом, писал об установлении соборной церкви в Литве и епископа; но Миндовг принял христианство точно так же, как пруссы принимали его под мечом рыцарей, только для вида, до первой возможности возвратиться к отцовской вере. «Крещение его было льстиво, - говорит летописец, - потому что втайне он не переставал приносить жертвы своим прежним богам, сожигал мертвецов; а если, когда выедет на охоту, и заяц перебежит дорогу, то уж ни за что не пойдет в лес, не посмеет и ветки сломить там». Как бы то ни было, Миндовгу удалось отстранить опасность, грозившую ему от Ордена, и Тевтивил должен был бежать из Риги в Жмудь, к дяде своему Выкынту; он собрал войско из ятвягов, жмуди, вспомогательного русского отряда, присланного ему Даниилом, и выступил против Миндовга, на помощь к которому пришли немцы Война не ознаменовалась никаким решительным действием в 1252 году; в следующем 1253 сам Даниил принял в ней участие, опустошил область Новгородскую (Новогрудскую); потом Василько с племянником Романом Данииловичем взял Городен, а сын Миндовгов за то опустошил окрестности Турийска. Но этот набег не мог перевесить успехов русской рати, и Миндовг прислал к Даниилу с предложением мира и руки своей дочери для Шварна, сына Даниилова; литовский князь, впрочем, и тут нашел средство заставить Даниила благосклоннее выслушать его предложения: в одно время с Миндовговыми послами явился к Даниилу Тевтивил и объявил, что Миндовг подкупил ятвягов, и те не хотят больше воевать с ним. Даниил рассердился на ятвягов, но делать было нечего. Почти два года после того не встречаем известий о делах литовских; в конце 1255 года летописец рассказывает о мире между Даниилом и сыном Миндовговым, Воишелком, князем новгородским (новогрудским); характер и жизнь этого Воишелка очень замечательны для нас, потому что подобные явления всего лучше показывают состояние нравов в известный век, в известном обществе. Жесток был и Миндовг, но бесчеловечие Воишелка превосходило всякое вероятие; наивный рассказ летописца наводит ужас: «Воишелк стал княжить в Новгороде, будучи в поганстве, и начал проливать крови много: убивал всякий день по три, по четыре человека; в который день не убивал никого, был печален, а как убьет кого, так и развеселится». И вдруг пронеслась весть, что Воишелк - христианин; мало того, он оставляет княжение свое и постригается в монахи. Этот-то Воишелк явился в 1255 году к королю Даниилу посредником мира между ним и отцом своим Миндовгом; условия были так выгодны, что нельзя было не принять их: Шварн Данилович получал руку Миндовговой дочери, а старший брат его, Роман, получал Новогрудек от Миндовга да Слоним с Волковыйском и другими городами от Воишелка с обязанностию, впрочем, признавать над собою власть Миндовга. При заключении этого мира Воишелк просил Даниила дать ему возможность пробраться на Афонскую гору, и Даниил выхлопотал для него свободный путь через венгерские владения; но смуты, происходившие тогда на Балканском полуострове, заставили Воишелка возвратиться назад из Болгарии, после чего он построил себе свой особый монастырь на реке Немане между Литвою и Новогрудеком.

      Таким образом, южным Мономаховичам удалось снова утвердиться в волостях, занятых было Литвою; но зато Изяславичи полоцкие должны были уступить свои волости князьям литовским. Последним полоцким князем является в наших летописях Брячислав, которого имя записано под 1239 годом по случаю брака Александра Невского на его дочери; но потом (в 1262 г.) полоцким князем является уже литвин Тевтивил, племянник Миндовгов от сестры. Но и Роману Даниловичу трудно было княжить в своей новой волости, среди родственников, подобных Воишелку: под 1260 годом встречаем известие, что король Даниил и брат его Василько воевали Литву, ища Романа Даниловича, схваченного Воишелком и Тевтивилом; чем кончилось дело, как освободился Роман - неизвестно; известно только то, что в 1262 году Миндовг, желая отомстить Васильку, который вместе с татарами воевал его землю, послал на Волынь две рати, набравшие добычи; но одну из них Василько нагнал у города Небла; литовцы стояли у озера и, увидавши неприятеля, сели в три ряда за щитами, по своему обычаю; Василько ударил на них и победил, причем не осталось из них ни одного человека: одни погибли от меча, другие потонули в озере. Василько отправил сайгат к брату своему Даниилу, который был тогда на дороге в Венгрию и сильно тосковал по брате и молодом племяннике Владимире, зная, что они пошли в поход, как вдруг один из слуг начал говорить: «Господин! какие-то люди едут за щитами с сулицами, и кони с ними в поводах». Король вскочил с радостию и сказал: «Слава тебе, господи! это Василько победил Литву!» Посланный подъехал и привел сайгат: коней в седлах, щиты, сулицы, шлемы. Эта война Романовичей с Литвою была последнею при жизни Миндовга. В то время как сын его Воишелк жил в монастыре, Миндовг ждал случая отвергнуть новую веру и прервать связь с Орденом или, лучше сказать, зависимость от него; он долго выказывал себя пред рыцарями ревностным христианином, послушным сыном папы, союзником Ордена, уступил последнему значительные земли; мало того, завещал ему всю Литву в случае своей беспотомственной смерти, а между тем толпы литовцев в 1259 г. вторгнулись в Курляндию и пустошили там орденские владения; отряд тевтонских рыцарей вышел к ним навстречу, и на берегах реки Дурбы произошла битва, которая служила печальным предвещанием для Ордена: литовцы одержали блистательную победу и отпраздновали ее сожжением пленных рыцарей в жертву богам. Эта победа Литвы служила знаком к волнению пруссов, подстрекнутых, как говорят, Миндовгом; а в 1260 г., в условленный день, вспыхнуло повсеместное восстание. Миндовг еще медлил, все выжидал, наконец, видя, что час пробил, решился действовать открыто: отрекся от христианства и королевского титула, вступил с войском в Пруссию и страшно опустошил ее. С другой стороны, его войско счастливо воевало польские владения, убило одного князя, взяло в плен другого; с литовским войском в этом походе находился рязанский выходец Евстафий, сын известного нам братоубийцы князя Константина; сын, как видно, был похож на отца, потому что летописец называет Евстафия окаянным и беззаконным. Такие успехи не могли быть перевешены неудачею, которую литовцы в последнее время потерпели от Василька волынского, и летописец говорит, что Миндовг начал сильно гордиться и не признавал себе никого равным. В 1262 году умерла у него жена, о которой он очень жалел. У покойной была сестра за Довмонтом, князем нальщанским; Миндовг послал сказать ей: «Сестра твоя умерла, приезжай сюда плакаться по ней»; но когда та приехала, то он стал говорить ей: «Сестра твоя, умирая, велела мне жениться на тебе, чтоб другая детей ее не мучила», - и женился на свояченице. Муж последней, Довмонт, озлобившись за это на Миндовга, стал думать, как бы убить его, но открыто сделать этого не мог, потому что сила его была мала, а Миндовгова велика; тогда Довмонт стал искать себе союзника и нашел его в племяннике Миндовговом от сестры, Треняте, князе жмудском. В 1263 году Миндовг послал все свои войска за Днепр, на князя Романа брянского, и Довмонт находился также в этом ополчении; усмотря удобное время, он объявил другим вожакам, что волхвы предсказывают ему дурное, и потому не может продолжать поход; возвратившись назад, он немедленно отправился ко двору Миндовга, застал его врасплох и убил вместе с двумя сыновьями. Тренята, вероятно вследствие прежнего ряда с Довмонтом, стал княжить в Литве, на месте Миндовга, и в Жмуди и послал сказать брату своему, Тевтивилу полоцкому: «Приезжай сюда, разделим землю и все имение Миндовгово»; но дележ повел к ссоре между братьями: Тевтивил стал думать, как бы убить Треняту, а Тренята - как бы отделаться от Тевтивила; боярин последнего, Прокопий Полочанин, донес Треняте о замыслах своего князя, тот предупредил брата, убил его и стал княжить один, но недолго накняжил: четверо конюших Миндовговых составили заговор отомстить убийцам прежнего князя своего и убили Треняту, когда тот шел в баню. Тогда начал действовать единственный оставшийся в живых сын Миндовга Воишелк; когда он узнал о смерти отца своего, то испугался и ушел из Литвы в Пинск; но когда услыхал, что Тренята убит, то с пинским войском отправился в Новогрудек и, взявши здесь другие полки, пошел в Литву, где был принят с радостью отцовскими приверженцами. Воишелк стал княжить и, как бы желая привести в забвение, что он был когда-нибудь монахом, начал поступать точно так же, как поступал, будучи князем в Новогрудке. «Он стал княжить по всей земле Литовской, - говорит летописец, - и начал избивать своих врагов, и перебил их бесчисленное множество, а другие разбежались». Воишелк утвердился в Литве с помощью зятя своего Шварна Даниловича и дяди его Василька Романовича волынского, которого он назвал отцом своим и господином; вместе с Шварном, приведшим в Литву сильное войско, Воишелк пошел на своих врагов, города их побрал, самих перебил; в числе убитых находился и рязанский изгнанник Евстафий Константинович.

      Таким образом, отношения литовские при жизни Даниила кончились с явною выгодою для Руси: Миндовга не было более, а сын его Воишелк, обязанный утверждением своим в Литве русскому войску, признал зависимость свою от брата Даниилова, ибо таково значение слов, что он назвал Василька отцом и господином. С таким же успехом шла борьба и с другим соседним варварским народом - ятвягами: в 1248 году ятвяги потерпели сильное поражение от Василька Романовича при Дрогичине, потеряли сорок князьков своих. В 1251 году отправились на ятвягов оба Романовича с поляками и половцами, перешли болота и вошли в страну их, причем поляки не утерпели, зажгли первую весь; Романовичи сильно рассердились на них за это, потому что пожар дал весть варварам о рати; ятвяги собрались всею землею и, как видно, зная о гневе Даниила на поляков, прислали сказать ему: «Оставь нам поляков, а сам ступай с миром из земли нашей»; Даниил не согласился. Ночью ятвяги напали на укрепленный стан польский и готовились проломить острог, но польский князь Семовит послал просить стрельцов у Романовичей на помощь; русские князья насилу отпустили стрельцов, все еще сердясь на поляков. Стрельцам удалось откинуть ятвягов от острога, хотя во всю ночь не было от них покоя. На другой день Даниил двинулся вперед, а брат его Василько с Семовитом остался на месте, имея позади отряд половецкий; ятвяги ударили на последний, обратили его в бегство, отняли хоругвь и схватились потом с Васильком и Семовитом; сеча была лютая, и с обеих сторон падало много народу; известный нам Андрей дворский, крепкий сердцем и больной телом, поскакал было по привычке на неприятеля, но не мог удержать копья в слабых руках и едва не лишился жизни; Василько послал к брату за помощью, и возвращение Даниила дало перевес русским. Земля неприятельская была пожжена и попленена, много князей ее побито; но скоро к ятвягам пришли на помощь пруссы и борты; русские и поляки сошли с коней и пешком двинулись навстречу к врагам: щиты их сияли, как заря, шлемы, как солнце восходящее, копья казались густым тростником, а князь Даниил разъезжал на коне среди полков и рядил войско. Тогда пруссы сказали ятвягам: «Можете ли дерево поддержать сулицами и дерзнуть на эту рать?» Ятвяги отступили; Даниил также возвратился в свою землю, избавивши от плена многих христиан, которые пели победителям славные песни; как видно, эти песни имели влияние и на рассказ летописца.

      Через три года (в 1255 году) Даниил с сыном Львом и польским князем Семовитом отправился опять на ятвягов, молодой Лев Данилович, узнавши, что один из князей ятвяжских, Стекинт, укрепился (осекся) со своими в лесу, пошел на него, убил самого Стекинта, ранил брата его, обратил в бегство остальных ятвягов и принес к отцу оружие Стекинтово и брата его, обличая тем свою победу: королю была большая радость, Ятвяги прислали просить мира, обещаясь быть в подданстве у Даниила; но это возбудило зависть поляков, и они стали благоприятствовать поганым; узнавши об этом, Даниил велел пустошить землю Ятвяжскую, причем истреблен был весь дом Стекинтов, так что и теперь, говорит летописец, пусто на этом месте. В 1256 году Даниил с сыновьями Львом, Шварном, Романом, который княжил тогда в Новогрудке, с двумя из остальных Изяславичей полоцких (минских) и с Семовитом польским наполнил ятвяжские болота своими многочисленными полками. Князья русские и польские собрали совет и сказали Даниилу: «Ты король, голова всем полкам: если кого-нибудь из нас пошлешь напереди, то другие не будут слушаться; а ты ратный чин знаешь, война тебе за обычай, все тебя побоятся и постыдятся; ступай сам напереди». Даниил, устроивши полки, поехал сам напереди с небольшим отрядом вооруженных отроков, перед собою пустил стрельцов, а другие стрельцы шли по обеим сторонам дороги; дворский ехал за королем, к которому присоединились потом и сыновья его Лев и Роман. Узнавши, что ятвяги дожидались неприятелей в веси Привище, Даниил послал сказать дворскому: «Как скоро увидишь, что мы поскакали вперед, то немедленно ступай за нами, распустивши полк, чтоб всякий мог ехать как можно скорее»; но посланный молодой отрок не понял приказания и передал его совершенно иначе дворскому; это подвергло короля и сыновей его страшной опасности, потому что, надеясь на подкрепление от дворского, они ударили на весь, крича: «Беги! беги!» Ятвяги точно дрогнули сначала и побежали, но потом остановились посередине веси, и Даниилу со Львом стоило больших усилий обратить их вторично в бегство; дворский приехал уже тогда, когда одержана была полная победа, следствием которой было обычное опустошение страны» На другой день ятвяги прислали просить мира и предлагали заложников, чтоб только русские не убивали их пленных. Неизвестно, какое следствие имело это предложение: летописец говорит, что Даниил, возвратившись с честию и славою домой, сбирался опять идти на ятвягов, но те поспешили отправить к нему послов с данью и с обещанием служить ему и строить города в земле своей, в удостоверение чего прислали детей своих в заложники. Так Даниил достиг того, что начал отец его, Роман Великий: тот заставлял дикарей расчищать землю под пашни, Даниил заставил их строить города в земле своей; торжество галицкого князя над ятвягами было торжеством гражданственности над варварством в Восточной Европе, и торжество это тем замечательнее, что в описываемое время цивилизующее племя само находилось под гнетом азиатских варваров. В 1257 году Даниил послал боярина своего взять дань с ятвягов черными куницами, белками и серебром; часть дани послана была польскому воеводе: пусть узнает вся земля Польская, что ятвяги платят дань королю Даниилу.

      Но не одною счастливою борьбою с варварами знаменит был король Даниил в соседних государствах; борьба с варварами не мешала ему принимать участие в делах этих государств, возвысить и здесь значение Руси, В Польше борьба между Владиславом Ласконогим и племянником его Владиславом Одоничем кончилась в 1231 году смертию Ласконогого, вследствие чего Одонич стал единовластителем великой Польши, Но усобица началась с другой стороны; по смерти Лешка брат его, Конрад мазовецкий, спешил взять в свои руки управление его волостями - Краковом и Сендомиром в качестве опекуна над малолетним племянником своим Болеславом; но мать и вельможи последнего предложили эту опеку герцогу силезскому Генриху I; отсюда война между Генрихом и Конрадом, в которой Конрад остался победителем и удержал за собою опеку над Болеславом краковским. Когда Болеслав, возмужав, потребовал от дяди очищения отцовских владений, то Конрад захватил его в плен; но племянник успел убежать из заключения и опять обратился с просьбою о помощи к Генриху силезскому; тот вступился в дело и помог Болеславу Лешковичу против дяди; но за эту помощь взял себе Краков и часть Сендомирской волости. С таким же успехом кончил Генрих и войну с великопольским князем Владиславом Одоничем в 1234 году: Одонич должен был уступить силезскому герцогу все свои земли, лежащие к югу от Варты. Благодаря этим успехам Генриха силезского самая старшая линия Пястов усилилась над всеми остальными линиями. Но, пролагая, с одной стороны, путь своему потомству к усилению себя на счет всех остальных родичей и к собранию земли Польской, Генрих, с другой стороны, сильно содействовал преобладанию немецкой народности над славянскою в областях польских. Не раз замечали мы, как наши русские князья тяготились малонаселенностию земли своей и старались отовсюду призывать в нее колонистов; та же самая потребность чувствовалась и в других землях славянских; монастыри, получившие большие земли во владение, искали средств расчистить свои леса, населить, обработать пустоши: для этого они стали перезывать к себе немецких колонистов. Князья перезывали их частию с тою же целию, частию селили их в старых городах и основывали для них новые, дабы посредством них усилить промыслы, торговлю и таким образом увеличить свои доходы; остальные землевладельцы последовали примеру духовенства и князей, и вот немцы распространяются по всем западнославянским землям. Пример к выводу немецких колонистов в польские владения должна была подать по своим особенным обстоятельствам Силезия. Родоначальник силезских князей, Владислав II, по изгнании своем с старшего стола нашел дружественный прием в Германии; сыновья его, рожденные от немецкой принцессы, были здесь воспитаны и с помощию императора Фридриха Барбаруссы получили от дядей волость в родной земле - Силезию. Это все повело к теснейшей связи их с Германиею. С другой стороны действовала церковь: монастыри, наполненные немецкими монахами и монахинями, рыцарские ордена, получившие себе земли от щедрости князей, стали с позволения последних вызывать в свои владения немецких колонистов; скоро и города начали также наполняться немцами, причем важно было то, что последние сохраняли вполне свою народность, судились и рядились своим правом. Особенную склонность к немцам обнаружил Генрих I силезский, и легко понять, какое значение для всей Польши должна была иметь эта склонность, когда Генрих стал самым сильным из ее владетелей. Генрих умер в 1238 году, оставя сыну своему Генриху II Благочестивому княжество, которое превосходило величиною владения всех остальных Пястов; но впадение монголов, в битве с которыми пал Генрих Благочестивый, воспрепятствовало усилению Силезии на счет других польских областей: владения Генриха разделились между тремя его сыновьями; старший из них, Болеслав, которому достался Краков и часть великой Польши, беспорядочным поведением и наследственною в своем роде любовию к немцам вооружил против себя вельмож, которые провозгласили своим князем Болеслава, Лешкова сына, а жители великой Польши передались сыновьям старого своего князя Владислава Одонича. Но этого мало: скоро началась усобица между Болеславом Генриховичем и его родными братьями, причем соперники обращались к немецким князьям и платили за помощь частию своих владений, а между тем прелаты, пользуясь недальновидною щедростию князей и их ослаблением вследствие усобиц, все более и более усиливали свое значение, и в Польше повторились явления, о которых начал уже забывать дальнейший запад: в 1258 году Болеслав Генрихович принужден был в одежде кающегося, босыми ногами отправиться в болеславскую церковь Иоанна Крестителя, чтоб избавиться от проклятия, над ним тяготевшего.

      Мы видели, что слабостию Силезии воспользовался Болеслав (Стыдливый), сын Лешка (Белого), для возвращения своей отчины, стола краковского; но прежде утверждения своего здесь он должен был выдержать войну с дядею Конрадом мазовецким. Даниил галицкий снова находился в союзе с последним, и потому в 1245 году встречаем известие о войне его с Болеславом Лешковичем; в первый поход, вошедши в Польшу четырьмя дорогами, Романовичи опустошили Люблинскую область до рек Вислы и Сана; во второй поход осадили Люблин и сняли осаду только тогда, когда люблинцы дали слово не помогать Болеславу. Следствием этих войн было то, что в битве под Ярославлем поляки Болеславовы находились в войске Ростислава черниговского, а Романовичи, заслышав приход последнего, послали сказать Конраду: «Из-за тебя пришли на нас ляхи Болеславовы, потому что мы помогали тебе», и Конрад послал им вспомогательный отряд, который, однако, не успел принять участие в битве. В 1247 году умер Конрад, славный, предобрый, по выражению летописца, и Даниил с Васильком жалели об нем; еще при жизни своей он разделил Мазовию между двумя сыновьями: Казимиром и Болеславом; последний умер вскоре после отца и по просьбам князя Даниила отдал свою волость младшему брату Семовиту, за которым была племянница Даниилова, дочь Александра бельзского; дружеские отношения между Даниилом и Семовитом не прерывались до самой смерти последнего; с Болеславом краковским галицкий князь находился также в мире.

      Ярославскою битвою кончились, как мы видели, враждебные отношения к Венгрии, и за союзом родственным скоро последовал политический, когда по смерти последнего австрийского герцога Фридриха за владения его возникла упорная борьба между королями чешскими венгерским; последний обратился с просьбою о помощи к Даниилу и заключил с ним договор, по которому сын Даниила, Роман, женился на сестре покойного герцога Гертруде и в приданое брал Австрию. Следствием этого договора была война Даниила с чехами. В 1254 году Даниил предпринял поход в землю Опавскую (Троппау) сколько для короля венгерского, говорит летописец, столько же и для славы, потому что ни один князь русский, ни Святослав Храбрый, ни Владимир Святой, не воевал земли Чешской. Даниил выступил в поход вместе с Болеславом Стыдливым краковским, женатым на дочери венгерского короля; союзники, приближаясь к Опаве, отправили к городу сторожевой отряд из поляков, который был разбит чехами, выехавшими из Опавы. Такое неудачное начало навело сильный страх на поляков, и Даниил должен был увещевать их быть пободрее. «Чего вы испугались? - говорил он им, - разве вы не знаете, что война без мертвых не бывает? разве вы не знали, что вышли на мужчин вооруженных, а не на женщин? если воин убит на рати, то какое тут чудо? другие и дома умирают без славы, а эти со славою умерли; укрепите сердца ваши и ступайте бодро вперед». Но тщетно Даниил уговаривал поляков подступить поближе к городу: те никак не согласились; Даниил сильно горевал, тем более что большая часть его войска с сыном Львом отправилась другим путем и неизвестно где находилась; наконец пришел Лев Данилович, и началась осада, которая, однако, не имела успеха по причине глазной болезни Данииловой; взят был только ближний город Насилье (Носсельт). Опустошивши вконец всю землю Опавскую, Даниил и Болеслав возвратились домой,

      Даниил по уговору с королем венгерским опустошил чешские владения, но король не исполнил своих обещаний, данных Роману, и оставил его в городе Нейбурге, подле Вены, безо всякой помощи; чешский король Оттокар осадил Нейбург и, не будучи в состоянии взять его силою, прислал сказать Роману: «Ты мне родня и свояк (Оттокар был женат на Маргарите, другой сестре австрийского герцога Фридриха), оставь венгерского короля, и мы разделим с тобою пополам Австрию; король тебе много обещает и ничего не сделает; а я тебе говорю правду и поставлю свидетелей - папу и 12 епископов». Роман отвечал: «Не могу иметь с тобою никакого дела, потому что стыдно будет мне и грех вопреки обещаниям покинуть короля венгерского», - и послал объявить последнему о предложении Оттокар а, прося немедленной помощи. Но король явно его обманывал: хотел Австрию для себя, а Роману обещал дать города в Венгрии и не посылал ему помощи, а между тем осажденные терпели сильный голод в Нейбурге: одна женщина тайком прокрадывалась в Вену и покупала там съестные припасы для князя. Тогда жена Романова стала уговаривать мужа ехать к отцу, и Роман, воспользовавшись доброхотством какого-то Веренгера Просвела, выбрался из города и уехал в Галицию. В 1260 году Даниил опять соединил полки свои с войском Белы против Оттокара богемского; но союзники были разбиты последним при реке Мораве, и Даниил должен был отказаться от надежды видеть сына своего на престоле австрийском, тем более что татарские отношения занимали тогда все его внимание.

      Король Даниил не долго пережил разрушение своих надежд на успешную борьбу с татарами; он умер между 1264-1266 годом; таким образом, почти в одно время Восточная Европа лишилась троих знаменитейших своих владетелей: в Руси Северной не стало Александра Невского, в Южной - Даниила, в Литве - Миндовга. Не трудно заметить сходство в деятельности обоих князей русских - Невского и короля Даниила: оба прославились воинскими подвигами на западе и оба должны были поникнуть пред монголами, причем неудача предприятий Данииловых служит самым лучшим объяснением постоянной покорности Александровой и выставляет с выгодной стороны проницательность и осторожность внука Всеволода III; легко заметить, как оба князя, представители - один Северной, другой Южной - Руси, представители двух долго враждебных линий Мономахова племени, остаются верны каждый своей стране и своему племени по личному характеру своему, несмотря на известное сходство в характере их деятельности. Даниил сделал для Южной Руси все, что можно было ожидать от него при тех тяжких обстоятельствах, которым мог быть в уровень только князь, талантливый подобно Даниилу и подобно Даниилу испытанный бедствиями, с ранней молодости не знавший покоя. Крепости срыты по приказанию татарского баскака, но Холм сбережен, и вообще отношения монгольские не так тяжки на юге, гроза Бурундаева прошла как-то мимо; Литва и ятвяги в зависимости, среди соседних христианских государств Русь получила важное место с признанным необходимым влиянием, чему много способствовало то, что главная сцена действия перенесена была с востока, из области днепровской, на запад, в область днестровскую Но кроме подвигов внешних Даниил прославился особенно внутреннею распорядительностию: после монгольского опустошения успел привести свою землю в цветущее состояние, населил, обстроил города, усилил промышленность, торговлю. При этом должно заметить, однако, что Даниил, населяя города свои, наполнил их немцами, поляками, армянами, жидами, что не могло не иметь влияние на будущую судьбу страны.

      По смерти короля Даниила мысль Романа Великого была приведена в исполнение: Галицкая земля перешла прямо к сыновьям Данииловым: Льву, Мстиславу и Шварну (Роман больше не упоминается), а дядя их Василько остался княжить по-прежнему на Волыни. Литва готовилась окончательно слиться с Русью под властию одного из сыновей Данииловых: в 1268 году Воишелк снова заключился в монастыре, отдав все свои владения зятю Шварну. Последний, боясь, как видно, возобновления внутренних волнений в Литве в пользу князей природных, уговаривал Воишелка покняжить еще вместе, но тот решительно отказался, говоря: «Много согрешил я пред богом и перед людьми; ты княжи, а земля тебе безопасна». Живя в угровском Данилове монастыре, Воишелк говорил: «Вот здесь подле меня сын мой Шварн, а там господин мой отец князь Василько, буду ими утешаться». Но он недолго утешался: Шварн умер бездетным, и литовцы снова вызвали Воишелка из монастыря для управления делами княжества; это возбудило вражду в брате Шварновом, Льве Даниловиче, которому хотелось быть наследником брату в Литве, а Воишелк не склонялся на его желание. Между обоими князьями готовы уже были начаться неприятельские действия, как Василько Романович, князь волынский, предложил им съезжаться вместе для примирения. Воишелк и Лев приехали к Васильку во Владимир Волынский, где Маркольд, родом немец, старый советник короля Даниила, позвал всех троих князей к себе на обед; обедали весело, много пили, и Василько после обеда поехал к себе домой спать, а Воишелк поехал в Михайловский монастырь, где стоял. На этом дело не кончилось: Лев приехал в монастырь к Воишелку и стал говорить ему: «Кум! попьем-ка еще!» Тот согласился, и началась опять попойка, во время которой князья опять поссорились, от брани дошло до драки, и Воишелк был убит Львом. Последний хотел было воспользоваться смертью Воишелка и приобрести себе Литву; но он не получил успеха в этом деле, и литовцы выбрали себе единоплеменного князя. Так порвано было в самом начале мирное соединение Литвы с Русью. С поляками, именно с Болеславом краковским, началась война скоро по смерти Данииловой; в ней русские потерпели поражение вследствие неосторожности Шварна, который, не послушавшись совета старого дяди Василька, не дождался полков волынских и ударил один на соединенных врагов, тогда как Василько именно говорил: «Не бейтесь сначала с поляками, но отпустите их в свою землю, когда пойдут, разделившись, тогда нападайте». В 1271 году умер Василько волынский, оставив стол свой сыну Владимиру. Кроме потомков Романа Великого на западной стороне Днепра упоминаются трое князей пинских: Федор, Демид и Юрий Владимировичи в союзе с Васильком волынским (1262 г.); Изяслав, князь свислочский (1256); Глеб Ростиславич степанский.

      Обратимся теперь к другим княжествам Южной Руси, на восточном берегу Днепра. Мы оставили Михаила черниговского в Киеве, где он жил под городом на острове. Узнавши, что король венгерский выдал наконец дочь свою за его сына Ростислава, он поехал в Венгрию, но не получил почетного приема ни от свата, ни от сына и, рассердившись на Ростислава, поехал в Чернигов, и оттуда - к Батыю просить себе ярлыка на это княжество. Приехавши в Орду, он никак не хотел, обратившись на юг, поклониться изображению умершего Чингисхана, говоря, что охотно поклонится хану и даже рабам его, но христианин не должен кланяться изображению мертвого человека. Напрасно князь Борис ростовский уговаривал его со слезами исполнить обряд, а бояре ростовские обещались принять на себя за него епитимью и со всею своею областью - Михаил оставался непреклонным, тем более что боярин его Федор напоминал ему увещания духовника не губить души идолопоклонством. Михаил умер мучительною смертию; летопись называет палачом его русского отступника путивльца Домана; боярин Феодор был также убит (в 1246 г.). В Чернигове начал княжить Андрей Всеволодович, как видно, брат Михаилов. Из других черниговских князей упоминается Роман брянский, который в 1264 году поразил литовское войско, нападшее на его волость. Под 1241 годом упоминается князь рыльский Мстислав, убитый татарами. В одной летописи под 1245 годом упоминается о смерти князя Андрея Мстиславича, убитого Батыем; Плано-Карпини называет его князем черниговским.